О БОГЕ

9. О БОГЕ

Но только ли природа и человек, как ее составная часть,

являются частями мироздания! Существует ли бог, а если да, то

каково оно, это божество. В период расцвета инквизиции во

Франции, давления религиозных догм Монтень открыто не мог от-

ветить на эти вопросы в "Опытах", однако позиция философа

очерчена достаточно ясно.

Монтень предлагает обзор толкований древними авторами идеи

божества и называет его гвалтом философских школ. Такая сумя-

тицы мнений оставляет у Монтеня одно сомнение - сомнение в

идее божества вообще! Монтень оказался перед противоречием:

если бог существует, он - существо одушевленное, если он су-

щество одушевленное, то он имеет органы чувств, а если он име-

ет органы чувств, то он подвержен развращающему влиянию страс-

тей. Если он не имеет телесной сущности, он не имеет и души,

а, следовательно, не может и действовать; если он имеет тело,

то он не избавлен от гибели.

Слабость человеческого разума, считает писатель, не в сос-

тоянии рационально обосновать веру, которая может быть обнару-

жена только в "откровении". "Ведь если бы это было возможно, то

неужели столько необыкновенно одаренных и выдающихся умов

древности не смогли бы силами своего ума достигнуть этого поз-

нания." Но именно поэтому, освободившись таким образом от вся-

ких отношений с верой, разум человека оказывается абсолютно

свободным, независимым в том, что касается человеческих дел.

Оторвав религиозную истину от разума и реальной жизни, Мон-

тень превращает своего бога в абстрактную сущность, не имеющую

никаких конкретных черт, вечную, вневременную, не определенную

никакими атрибутами. Объективно это привело к растворению идеи

бога в бесконечном, неопределимом, т.е. в природе, в "великом

целом". За идеей бога Монтень признает, таким образом, значе-

ние некой непостижимой первопричины. Но отделив эту первопри-

чину от всего земного и мирского, он приходит к безграничной

свободе человека в посюсторонних делах.

"Если вера не открывается нам сверхъестественным наитием,

если она доходит до нас не только через разум, но и с помощью

других человеческих средств, то она не выступает во всем своем

великолепии и достоинстве; но все же я полагаю, что мы овладе-

ваем верой только таким путем. Если бы мы воспринимали бога

путем глубокой веры, если бы мы познавали его через него само-

го, а не с помощью наших усилий, если бы мы имели божественную

опору и поддержку, то человеческие случайности не в состоянии

были бы нас так потрясать, как они нас потрясают. Наша тверды-

ня не рушилась бы от столь слабого натиска. Пристрастие к нов-

шествам, насилие государей, успех той или иной партии, случай-

ная и неожиданная перемена наших взглядов не могли бы заста-

вить нас поколебать или изменить нашу веру, мы не решились бы

вносить в нее раскол под влиянием какого-нибудь нового довода

или уговоров, сколь бы красноречивыми они ни были. С непрек-

лонной и неизменной твердостью мы сдерживали бы напор этих по-

токов.

Если бы этот луч божества как-нибудь касался нас, он прояв-

лялся бы во всем: это сказалось бы не только на наших речах,

но и на наших действиях, на которых лежал бы его отблеск; все

исходящее от нас было бы озарено этим возвышенным светом. Нам

должно быть стыдно, что среди последователей всех других рели-

гий никогда не было таких, которые не сообразовали бы так или

иначе свое поведение и образ жизни со своими верованиями - как

бы ни были эти верования нелепы и странны, - в то время как

христиане, исповедующие столь божественное и небесное учение,

являются таковыми лишь по названию; хотите убедиться в этом -

сравните наши нравы с нравами магометанина или язычника - и вы

увидите, что мы окажемся в этом отношении стоящими ниже. А

между тем, судя по превосходству нашей религии, мы должны были

бы сиять несравненным светом, что о нас следовало бы говорить:

"Они справедливы, милосердны, добры. Значит, они христиане".

10. О БЕССМЕРТИИ ДУШИ

Монтень по-своему подходил и к проблеме бессмертия души. Он

ее решает в духе материализма, доказывая, что состояние тела

непосредственно отзывается на душе: достаточно укуса бешеной

собаки, чтобы потрясти душу до основания. Отрицая идеи Платона

о воздаянии в будущей жизни, он спорит с этим, так как тот, по

его мнению, кто будет испытывать эти наслаждения, уже не будет

прежним человеком, это будет что-то совсем иное.

"Когда Магомет обещает своим единоверцам рай, устланный

коврами, украшенный золотом и драгоценными камнями, рай, в ко-

тором нас ждут девы необычайной красоты и изысканные вина и

яства, то для меня ясно, что это говорят насмешники, приспо-

собляющиеся к нашей глупости: они стремятся привлечь и соблаз-

нить нас этими описаниями и обещаниями, доступными нашим зем-

ным вкусам. Ведь впадают же некоторые наши единоверцы в подоб-

ное заблуждение и надеются после воскресения вернуться к зем-

ной и телесной жизни со всеми мирскими благами и удовольствия-

ми. Можно ли поверить, чтобы Платон - с его возвышенными идея-

ми и столь близкий к божеству, что за ним сохранилось прозвище

божественного, - допускал, что такое жалкое создание, как че-

ловек, имеет нечто общее с этой непостижимой силой! Можно ли

представить себе, чтобы он считал наш разум и наши слабые силы

способными участвовать в вечном блаженстве или терпеть вечные

муки! От имени человеческого разума следовало бы сказать ему:

если те радости, которые ты сулишь нам в будущей жизни, такого

же порядка, как и те, которые я испытывал здесь на земле, то

это не имеет ничего общего с бесконечностью. Даже если все мои

пять чувств будут полны веселья и душа будет охвачена такой

радостью, какой она только может пожелать и на какую может на-

деяться, это еще ничего не значит, ибо меру ее возможностей мы

знаем. И если в этом есть хоть что-нибудь человеческое, зна-

чит, в этом нет ничего божественного. Если оно не отличается

от нашего земного существования, то оно ничего не стоит. Все

радости смертных тоже смертны. Если нас еще может трогать и

радовать в будущем мире то, что мы узнаем наших родителей, на-

ших детей и наших друзей, если мы еще ценим такие удовольст-

вия, то это показывает, что мы находимся еще во власти земных

и преходящих радостей. Мы не в состоянии достойным образом

оценить величие этих возвышенных и божественных обещаний, если

способны их как-то понять; ибо для того, чтобы представить их

себе надлежащим образом, их следует мыслить невообразимыми,

невыразимыми, непостижимыми и глубоко отличными от нашего жал-

кого опыта. "Не видел того глаз, - говорит апостол Павел, - не

слышало того ухо, и не приходило то на сердце человеку, что

приготовил Бог любящим Его". И если для того, чтобы сделать

нас к этому способными, потребуется преобразовать и изменить

наше существо (как ты этому учишь, Платон, путем описанных то-

бой очищений), то это изменение должно быть таким коренным и

всесторонним, что мы перестанем быть в физическом смысле тем,

чем были, и эти награды на том свете получит уже какое-то дру-

гое существо.

Ибо когда мы говорим о метемпсихозе Пифагора и о том, как

он представлял себе переселение душ, то разве мы думаем, что

лев, в котором воплотилась душа Цезаря, испытывает те же

страсти, которые волновали Цезаря, или что лев и есть Цезарь!

Если бы это было так, то были бы правы те, кто, оспаривая это

мнение Платона, упрекали его в том, что в таком случае могло

бы оказаться, что превратившаяся в мула мать возила бы на себе

сына, и приводили другие подобные нелепости. И разве новые су-

щества, возникшие при этих превращениях одних животных в дру-

гих того же вида, не будут иными, чем их предшественники. Го-

ворят, что из пепла феникса рождается червь, а потом другой

феникс; можно ли думать: что этот второй феникс не будет отли-

чаться от первого. Мы видим. что шелковичный червь умирает и

засыхает и из него образуется бабочка, а из нее в свою очередь

другой червь, которого нелепо было бы принимать за первого.

То, что однажды прекратило существование, того больше нет. И

когда в другом месте ты, Платон, говоришь, что этими воздаяни-

ями в будущей жизни будет наслаждаться духовная часть челове-

ка, то ты говоришь нечто маловероятное. Ибо тот, кто будет ис-

пытывать это наслаждение, не будет больше человеком, а следо-

вательно, это будем не мы; ведь мы состоим из двух основных

частей, разделение которых и есть смерть и разрушение нашего

существа. Не говорим же мы, что человек страдает, когда черви

точат части его бывшего тела или когда оно гниет в земле".