ОБ УЧЕНОСТИ

6. ОБ УЧЕНОСТИ

Монтень выступает и против самоценности знаний, против пе-

дантов, защищающих сухое начетничество."Мои земляки перигорцы

очень метко называют таких ученых мужей "окниженные", то есть

те, кого наука как бы оглушила, стукнув по черепу. И действи-

тельно, чаще всего они кажутся нам пришибленными, лишенными

даже самого обыкновенного здравого смысла. Возьмите крестьяни-

на или сапожника: вы видите, что они просто и не мудрствуя лу-

каво живут помаленьку, говоря только о тех вещах, которые им в

точности известны. А наши ученые мужи, стремясь возвыситься

над остальными и щегольнуть своими знаниями, на самом деле

крайне поверхностными, все время спотыкаются на своем жизнен-

ном пути и попадают впросак. Они умеют красно говорить, но

нужно, чтобы кто то другой применил их слова на деле." Мне ос-

тается только добавить здесь, что сегодня подобные ученые му-

жи, о которых говорит Монтень, достаточно "адаптировались" в

жизни и "попадают впросак" ничуть не чаще, чем остальная часть

человечества. Вот что значит прогресс!

Делая вывод о сомнительности самоценного приобретения зна-

ний, Монтень приводит в пример Спарту, где общее воспитание

считалось важнее, чем овладение многочисленными конкретными

знаниями. "Многочисленные примеры, которые являют нам и это

управляемое на военный лад государство, и другие подобные ему,

заставляют признать, что занятия науками скорее изнеживают ду-

ши и способствуют их размягчению, чем укрепляют и закаляют их.

Самое мощное государство на свете, какое только известно нам в

настоящее время, это империя турок, народа, воспитанного в

почтении к оружию и в презрении к наукам. Я полагаю, что и Рим

был гораздо могущественнее, пока там не распространилось обра-

зование. И в наши дни воинственные народы являются вместе с

тем и самыми дикими и невежественными. Доказательством могут

служить также скифы, парфяне, Тамерлан. Во время нашествия го-

тов на Грецию ее библиотеки не подверглись сожжению только

благодаря тому из завоевателей, который счел за благо оставить

всю эту утварь, как он выразился, неприятелю, дабы она отвлек-

ла его от военных упражнений и склонила к мирным и оседлым за-

бавам..." Наш мир еще не идеален, и остается только надеяться,

что времена, когда укрепление души не науками, а подготовкой к

войне станет жизненно необходимым, канули в Лету. На первый

взгляд может показаться, что Монтень несколько негативно отно-

сится к науке, однако это совсем не так:

" Я люблю и почитаю науку, равно как и тех, кто ею вла-

деет. И когда наукой пользуются как должно, это самое благо-

родное и великое из достижений рода человеческого. Но в тех (а

таких бесчисленное множество), для кого она главный источник

самодовольства и уверенности в собственном значении, чьи поз-

нания основаны лишь на хорошей памяти, кто все черпает только

из книг, в тех, осмелюсь сказать, я ненавижу ученость даже

несколько больше, чем полное невежество. В нашей стране и в

наше время ученость может быть полезной для кармана, но душе

она редко что-либо дает - ( насколько актуально для сегод-

няшней России! - прим.С.Г.).Для слабой души она является тяже-

лым и труднопереваримым материалом, отягощает и губит ее. Души

возвышенные она еще больше очищает, просветляя и утончая их до

того, что в них уже как бы ничего не остается. Ученость как

таковая , сама по себе, есть нечто безразличное. Для благород-

ной души она может быть добавлением очень полезным, для ка-

кой-нибудь иной - вредоносным и пагубным."

Наука, философия, должна, по мнению Монтеня, вызывать у

обучающихся ей радость, удовлетворение.

"Глубоко ошибаются те. кто изображает ее недоступною для

детей, с нахмуренным челом, с большими косматыми бровями, вну-

шающими страх. Кто напялил на нее эту обманчивую маску, такую

тусклую и отвратительную! На самом деле не сыскать ничего дру-

гого столь милого, бодрого, радостного, чуть было не сказал

шаловливого..."

7. СКЕПТИЦИЗМ - ЗА И ПРОТИВ

Одна из глав первой книги "Опытов" озаглавлена "Безумие су-

дить, что истинно и что ложно, на основании нашей осведомлен-

ности". Это одно из выражений известного скептицизма, пирро-

низма (по имени древнего философа-скептика Пиррона) Монтеня,

считающего, что судить даже о самом достоверном следует с

очень большой осторожностью. " Самый мудрый человек в мире на

вопрос, что он знает, ответил, что знает только то, что он ни-

чего не знает. Большая часть того, что мы знаем, представляет

собой лишь ничтожную долю того, что мы знаем." Чтобы правильно

понять суть монтеневского скептицизма, не нужно воспринимать

его как оторванную от исторической эпохи философию знания

вообще. Критика Монтеня была направлена не против разума

вообще, а против средневековой схоластики, которая могла пре-

красно разрабатывать абстрактные логические схемы, но не

могла работать с конкретным знанием, не могла идти к общему

от частного, от конкретного опыта.

"В мире зарождается очень много злоупотреблений, или, го-

воря более смело, все в мире злоупотребления возникают оттого,

что нас учат боязни открыто заявлять о нашем невежестве и что

мы якобы должны принимать все, что не в состоянии опроверг-

нуть. Обо всем мы говорим наставительно и уверенно. По римско-

му праву требовалось, чтобы свидетель, даже рассказывая о том,

что он видел собственными глазами, и судья, даже вынося поста-

новление о том, что он доподлинно знал, употребляли формулу:

"Мне кажется". Начинаешь ненавидеть все правдоподобное, когда

его выдают за нечто непоколебимое. Я люблю слова, смягчающие

смелость наших утверждений и вносящие в них некую умеренность:

"может быть", "по всей вероятности", "отчасти", "говорят", "я

думаю" и тому подобные. И если бы мне пришлось воспитывать де-

тей, я бы так усердно вкладывал им в уста эти выражения, сви-

детельствующие о колебании, а не о решимости: "что это зна-

чит", "я не понимаю", "может быть" - что они и в шестьдесят

лет стали бы держаться, как ученики, вместо того, чтобы изоб-

ражать, как это у них в обычае, докторов наук, едва достигнув

десятилетнего возраста. Если хочешь излечиться от невежества,

надо в нем признаться. В начале всяческой философии лежит

удивление, ее развитием является исследование, ее концом -

незнание. Надо сказать, что существует незнание, полное силы и

благородства, в мужестве и чести ничем не уступающее знанию,

незнание, для постижения которого надо ничуть не меньше зна-

ния, чем для права называться знающим..."

На мой взгляд, в большинстве случае действительно излишней

является абсолютная уверенность в чем-либо, однако существует

возможность расммотреть этот вопрос и с несколько иной пози-

ции. Не обсуждая проблему познаваемости истины, наверное, воз-

можно оговорить достаточно корректно некое значение, приписы-

ваемое , ну, скажем, выражению "я знаю". Допустим, оно будет

означать "на том уровне возможности познания, на каком я нахо-

жусь и при использовании всех способов и средств познания, ка-

ковыми я располагаю, при наличии у меня информации и сведений

по этому вопросу определенного объема и определенной достовер-

ности, я прихожу к существованию такого-то сведения". Очевид-

но, что каждый, исходя их своих взглядов на познаваемость ис-

тины, воспримет это высказывание эмоционально, я подчеркиваю,

эмоционально, по-разному: одни вспримут его как некое более

или менее достоверное, имеющее право на существование, другие

- как нонсенс; однако, мне кажется , что некоторая четкость,

корректность в восприятии и понимании этого высказывания все

же должна появиться, что, конечно же, не решит самого вопроса

правоты агностицизма, однако, возможно, несколько облегчит за-

дачу нахождения общего языка. Кстати, к вопросу о средствах

познания мира. Монтень, как мне кажется, довольно интересно

подходит к этой теме:

 " Быть может, из-за отсутствия какого-нибудь чувства сущность

вещей большей частью скрыта от нас. Кто знает, не проистекают

ли отсюда те трудности, на которые мы наталкивается при иссле-

довании многих творений природы.Не объясняются ли многие дейс-

твия животных, превосходящие наши возможности, тем, что они

обладают каким-то чувством, которого у нас нет. Не живут ли

некоторые из них благодаря этому более полной и более совер-

шенной жизнью, чем мы... Мы воспринимает яблоко почти всеми

нашими чувствами, мы находим в нем красоту, гладкость, аромат

и сладость; но оно может, кроме того, иметь и другие еще

свойства, как, например, способность сохнуть или сморщиваться,

для восприятия которых мы не имеем соответствующих чувств.

Наблюдая качества, которые мы называем во многих веществах

скрытыми, - как, например, свойство магнита притягивать железо

- нельзя ли считать вероятным, что в природе имеются чувства,

которые способны судить о них и воспринимать их, и что, из-за

отсутствия этих способностей у нас, мы не в состоянии познать

истинную сущность таких вещей. Какое-то особое чувство подска-

зывает петухам, что наступило утро или полночь, что и застав-

ляет их петь; какое-то чувство учит кур, еще не имеющих ника-

кого опыта, бояться ястреба; какое-то особое чувство предуп-

реждает цыплят о враждебности к ним кошек, но не собак и зас-

тавляет их насторожиться при вкрадчивых звуках мяуканья, но не

бояться громкого и сварливого собачьего лая; оно учит ос, му-

равьев и крыс выбирать всегда самый лучший сыр и самую спелую

грушу, еще не отведав их; учит оленя, слона и змею узнавать

определенные, целительные для них травы. Нет такого чувства,

которое не имело бы большой власти и не являлось бы средством

для приобретения бесконечного количества познаний. Если бы мы

не воспринимали звуков, гармонии, голоса, это внесло бы нево-

образимую путаницу во все остальные наши знания. Ведь, кроме

непосредственных показаний каждого чувства, мы извлекаем мно-

жество сведений, выводов и заключений о других предметах путем

сравнения свидетельств одного чувства со свидетельствами дру-

гого. Мы установили какую-нибудь истину, опираясь и сообразу-

ясь с нашими пятью чувствами, но, может быть, для достоверного

познания ее, самой ее сущности, нужно было бы получить согла-

сие и содействие не пяти, а восьми или десяти чувств..."

Конечно, было бы интересным обладать всеми чувствами, кото-

рые имеются вообще на Земле у представителей различных видов

животных, однако не окажется ли человек неподготовленным При-

родой, внутренее к такому , судя по всему, испытанию! И если

верить учению Пифагора о переселении душ и индийским теориям,

то, может быть, и удастся обладать (по очереди) всеми сущест-

вующими чувствами. Жаль, конечно, что это наверняка не прине-

сет усиления комплекса средств познания...

"Протагор утверждал, что в природе нет ничего, кроме сомне-

ния, и что обо всех вещах можно спорить с одинаковым основани-

ем и даже о том, можно ли спорить с одинаковым основанием обо

всех вещах; Навсифан заявлял, что из тех вещей, которые нам

кажутся, ни одна не существует с большей вероятностью, чем

другая, и что нет ничего достоверного, кроме недостоверности;

Парменид утверждал, что ничто из того, что нам только кажется,

не существует вообще и что существует только единое; Зенон ут-

верждал, что даже единое не существует и что не существует ни-

чего... Для нас "поступать согласно природе" значит "поступать

согласно нашему разуму", насколько он в состоянии следовать за

ней и насколько мы в состоянии распознать этот путь; все, что

выходит за пределы разума, чудовищно и хаотично. Но с этой

точки зрения наиболее проницательным и изощренным людям все

должно представляться чудовищным, ибо человеческий разум убе-

дил их, что нет никаких серьезных оснований утверждать даже

то, что снег бел (Анаксагор заявлял, что он черен). Все неяс-

но: существует ли что-нибудь или ничего не существует, знаем

ли мы что-либо или ничего не знаем, живем мы или нет... Ибо

Еврипид сомневался, является ли наша жизнь жизнью или же жизнь

есть то, что мы называем смертью."

Здесь Монтень подходит к одному из самых сложных, на мой

взгляд, вопросов философии.

"Еврипид сомневался не без основания; действительно, почему

называть жизнью тот миг, который является только просветом в

бесконечном течении вечной ночи и очень кратким перерывом в

нашем постоянном и естественном состоянии, ибо смерть занимает

все будущее и все прошлое этого момента, да еще и немалую

часть его самого. Другие уверяют, что нет никакого движения и

что ничто не движется, как утверждают последователи Мелисса

(ибо если существует только единое, то оно не может ни обла-

дать сферическим движением, ни передвигаться с места на место,

как это доказывает Платон), и что в природе нет ни рождения,

ни истлевания..." Я думаю, что на самом деле человеку познать

свое место в мире, во вселенной сложнее, наверное, чем познать

что-либо еще, так как здесь необходимо иметь представление и о

человеке, и о вселенной. Достижение знания и о том, и о другом

я считаю достаточно проблематичным для человека. Признаю, что

история человечества и философии знала великих, по-настоящему,

людей, которые были способны сделать разного рода попытки пос-

тижения бытия, удачные и не очень. Человечество обязано им

очень многим. Однако, даже не говоря о достижениях цивилиза-

ции и прочих условиях, влияющих на степень познания человека и

вселенной, а ведя речь только о разуме человеческом, мне ка-

жется, и ,скорее всего, это чисто интуитивно, что человек да-

леко не до конца реализовал свои собственные возможности в

познании мироздания и самого себя же. На мой взгляд, должно

быть возможным более близкое приближение к истине, чем те уче-

ния, которые уже имеют место быть. Этому же может способствовать

также и современное представление о физической природе вещей и

тому подобные знания. Возможен так же и вариант, когда такое

знание уже было приобретено человечеством, но это учение либо

не дошло до наших дней, либо рефлексия его была не до конца

полной.

Зная о приверженности Монтеня идеям скептицизма, можно было

бы говорить и о некой склонности его к восприятию идей агнос-

тиков, однако это не совсем так:

"Я убеждаюсь, что философы-пирронисты не в состоянии выра-

зить свою основную мысль никакими средствами речи; им понадо-

бился бы какой-то новый язык! Наш язык сплошь состоит из со-

вершенно неприемлемых для них утвердительных предложений,

вследствие чего, когда они говорят "я сомневаюсь", их сейчас

же ловят на слове и заставляют признать, что они, по крайней

мере, уверены и знают, что сомневаются. Это побудило их искать

спасения в следующем медицинском сравнении, без которого их

способ мышления был бы необъясним: когда они произносят "я не

знаю" или "я сомневаюсь", то они говорят, что это утверждение

само себя уничтожает, подобно тому как ревень, выводя из орга-

низма дурные соки, выводит вместе с ними и самого себя.

Этот образ мыслей более правильно передается вопросительной

формой: "Что знаю я" - как гласит девиз, начертанный у меня на

коромысле весов".

Эти слова Монтень заимствовал у Сократа, часто имевшего

обыкновение говорить: "Знаю, что ничего не знаю". Таким обра-

зом, пирронизм "Опытов" представляет собой критику старого

мышления и служит способом доказательства того, что разум че-

ловека обнаруживает себя в беспредельном разнообразии своих

возможностей. Монтень не отказывается от познания мира и исти-

ны, скептицизм его не имеет абсолютного характера. Различие

теорий, мнений, их переменчивость и непостоянство говорят о

неисчерпаемости природы и мысли человека, но отнюдь не о ее

бессилии. "Нелегко установить границы нашему разуму; он любоз-

нателен, жаден и столь же мало склонен остановиться, пройдя

тысячу шагов, как и пройдя пятьдесят. Я убедился на опыте, что

то, что осталось неизвестным одному веку, разъясняется в сле-

дующем".

Пирронизм французского писателя имеет определенные черты

диалектического мировоззрения. "Разве самая утонченная муд-

рость не превращается в самое явное безумие. Подобно тому, как

самая глубокая дружба порождает самую ожесточенную вражду, а

самое цветущее здоровье - смертельную болезнь, точно так же

глубокие и необыкновенные душевные волнения порождают самые

причудливые мании и помешательства; от здоровья до болезни

лишь один шаг. На поступках душевнобольных мы убеждаемся, как

непосредственно безумие порождается нашими самыми нормальными

душевными движениями".

Открытия эпохи Возрождения резко раздвинули границы челове-

ческих знаний. Для человека средних веков, воспринимавшего мир

как геоцентристскую систему, привыкшего к строгой градации

всех общественных и духовных отношений, когда предмет и явле-

ния воспринимались неподвижно и закреплялись навсегда в ка-

ком-нибудь ряду, мир вдруг раздвинулся до непостижимой беско-

нечности и неисчерпаемости: человек словно попадал из знакомой

местности, где он все знал и мог ориентироваться, в чужую, где

ему нужно было заново обнаруживать новые точки отсчета и ори-

ентиры. Возникло множество различных миров. "Твой разум с пол-

ным основанием и величайшей вероятностью доказывает тебе, что

существует множество миров... В случае же если существует мно-

жество миров, как полагали Демокрит, Эпикур и почти все фило-

софы, то откуда мы знаем, что принципы и законы нашего мира

приложимы также и к другим мирам. Эти миры, может быть, имеют

другой вид и другое устройство. Эпикур представлял их себе то

сходными между собою, то несходными. Ведь даже в нашем мире мы

наблюдаем бесконечное разнообразие и различия в зависимости от

отдаленности той или иной страны".

Скептицизм Монтеня сыграл определенную положительную роль в

отрицании писателем различных предрассудков и веры в чудеса.

Он категорически выступает против преследования "колдунов".

"Жизнь наша есть нечто слишком реальное и существенно важное,

чтобы ею можно было бы расплачиваться за какие-то сверхъес-

тественные и воображаемые события... Каким бы безупречно прав-

дивым ни казался человек, ему можно верить лишь в том, что ка-

сается дел человеческих. Во всем же, что вне его разумения,

что сверхъестественно, ему следует верить лишь в том случае,

если слова его получают и некое сверхъестественное подтвержде-

ние. Богу угодно было удостоить им некоторые наши свидетельст-

ва, но не должно опошлять его и легкомысленно распространять

на все решительно. У меня уши вянут от бесчисленных россказней

вроде следующего: такого-то человека в такой-то день трое сви-

детелей видели на востоке, трое других - на западе, в такой-то

час, в таком-то месте, одетым так-то. Разумеется, я и себе са-

мому в этом не поверил бы! Насколько естественнее и правдопо-

добней допустить, что двое из этих свидетелей лгут, чем пове-

рить, что какой-то человек мог за двенадцать часов с быстротою

ветра перенестись с востока на запад! Насколько естественнее

считать, что разум наш помутился от причуд нашего же расстро-

енного духа, чем поверить, будто один из нас в своей телесной

оболочке вылетел на метле из печной трубы по воле духа потус-

тороннего! И для чего нам, постоянным жертвам воображаемых до-

машних и житейских тревог, поддаваться обману воображения по

поводу явлений сверхъестественных и нам неведомых. Мне кажет-

ся, что вполне простительно усомниться в чуде, если во всяком

случае достоверность его можно испытать каким-либо не чудесным

способом. И я согласен со святым Августином, что относительно

вещей, которые трудно доказать и в которые опасно верить, сле-

дует предпочитать сомнение." Монтень не признает чудес, считая

что нет ничего в природе, что выходило бы за пределы ее зако-

нов. Никакой особой силы над природой нет. Я вполне согласна с

ним, ибо разного рода происходящие чудеса возможно объяснить

и нашим недостаточно полным, а скорее, совсем не полным, зна-

нием законов природы; и тем, что при допущении идеи существо-

вании иных миров возможно воздействие законов их природы на

нашу жизнь при нашем с ними соприкосновении.