Пространство и время

2.3 Пространство и время

Естественными формами существования изображенного в произведении мира являются время и пространство. Категории пространства и времени неразрывны, мы их разделяем для удобства.

Художественное пространство – это континуум, в котором реализуются персонажи и совершаются действия.

Художественное пространство не есть пассивное вместилище героев и сюжетных эпизодов. Соотношение его с действующими лицами и общей моделью мира, создаваемой художественным текстом, убеждает в том, что язык художественного пространства – не пустотелый сосуд, а один из компонентов общего языка, на котором говорит художественное произведение.

Лотман в своем исследовании на примере «Старосветских помещиков» Н.В. Гоголя выделяет внутреннее и внешнее пространство персонажа и называет их внутренним и внешним миром. Внутренний мир характеризуется отгороженностью, категорией «свое», а внешний – обширностью, неопределенностью и категорией «чужое». Внутренний мир – ахронный, он замкнут со всех сторон.

Пространство, взятое само по себе, может быть амбивалентно: может соединяться и с величием и с пошлостью. Для того чтобы стать возвышенным, пространство должно быть не только безграничным, но и направленным, находящийся в нем должен двигаться к цели.1

Пространство может быть большим, охватывать ряд стран (в романе путешествий) или даже выходить за пределы земной планеты (в романах фантастических и принадлежащих к романтическому направлению), оно может также сужаться до тесных границ одной комнаты. Пространство, создаваемое автором, может обладать своеобразными географическими свойствами: быть реальным (как в летописи или историческом романе) или воображаемым (как в сказке).

Пространство в словесном искусстве непосредственно связано с художественным временем, оно динамично. Пространство создает среду для движения и само меняется, движется.1

Время отвоевывает и подчиняет себе все более крупные участки в сознании людей. Литература в большей мере, чем любое другое искусство, становится искусством времени. Время – его объект, субъект и орудие изображения. Сознание и ощущение движения и изменяемости мира в многообразных формах времени пронизывает собой литературу.

Художественное время – это не взгляд на проблему времени, а само время, как оно воспроизводиться и изображается в художественном произведении. Именно исследование этого художественного времени в произведениях, а не исследование концепций времени, высказываемых теми или иными авторами, имеют наибольшее значение для понимания эстетической природы словесного искусства.

Художественное время – явление самой художественной ткани литературного произведения, подчиняющее своим художественным задачам и грамматическое время, и философское его понимание писателем.

Произведение искусства слова развертывается во времени. Время нужно для его восприятия и для его написания. Вот почему художник-творец учитывает это «естественное», фактическое время произведения. Но время и изображается. Автор может изобразить короткий или длинный промежуток времени, может заставить время протекать медленно или быстро, может изобразить его протекающим непрерывно или прерывисто, последовательно или непоследовательно (с возвращением назад, с «забеганием» вперед и т. д.). Он может изобразить время произведения в тесной связи с историческим временем или в отрыве от него – замкнутым в себе; может изображать прошлое, настоящее и будущее в различных сочетаниях.

Художественное время в отличие от времени объективного данного использует многообразие субъективного восприятия времени. Ощущение времени у человека, как известно, крайне субъективно. Оно может «тянуться» и может «бежать». Мгновение может «остановиться», а длительный период «промелькнуть». Художественное произведение делает это субъективное восприятие времени одной из форм изображения действительности.

Время в художественной литературе воспринимается благодаря связи событий – причинно-следственной или психологической, ассоциативной. Время в художественном произведении – это не только и не столько календарные отчеты, сколько соотнесенность событий. В литературе есть свой «принцип относительности». События в сюжете предшествуют друг другу и следуют друг за другом, выстраиваются в сложный ряд, и благодаря этому читатель способен замечать время в художественном произведении, даже если о времени в нем ничего специально не говориться. Где нет событий, нет времени: в описаниях статических явлений, например, в пейзаже или портрете, характеристике действующего лица, в философских размышлениях автора.

В тесном соприкосновении с проблемой изображения времени находится и проблема изображения вневременного и вечного. Эта последняя проблема оказывается в литературе частью проблемы изображения времени вообще. Вневременное присутствует в любом.

Художественное время и пространство можно разделить на абстрактное и конкретное. Особенно важно это разделение для художественного пространства. Абстрактным будем называть такое пространство, которое обладает высокой степенью условности и которое в пределе можно воспринимать как пространство «всеобщее», с координатами «везде» или «нигде». Напротив, пространство конкретное не просто «привязывает» изображенный мир к тем или иным топографическим реалиям, но активно влияет на всю структуру произведения.

В XX в. ясно обозначилась еще одна тенденция: своеобразное сочетание в пределах художественного произведения конкретного и абстрактного пространства, их взаимное «перетекание» и взаимодействие. При этом конкретному месту действия придается символический смысл и высокая степень обобщения. Конкретное пространство становится универсальной моделью бытия1

Художественное время тесно связано с жанром произведения, с художественным методом, литературными представлениями, с литературными направлениями. Поэтому формы художественного времени меняются, они многообразны.2

Временные и пространственные представления, запечатлеваемые в литературе, составляют некое единство, которое вслед за М.М. Бахтиным принято называть хронотопом ( от др.-гр. chronos - время и topos – место, пространство).

Хронотоп определяет художественное единство литературного произведения в его отношении к реальной действительности, он включает в себя ценностный момент. Хронотопы являются организационными центрами основных сюжетных событий, в них завязываются и развязываются сюжетные узлы. Время приобретает в хронотопе чувственно-наглядный характер; сюжетные события в нем конкретизуются, обрастают плотью, наполняются кровью1.

Время и пространство запечатлеваются в литературных произведениях двояко. Во-первых, в виде мотивов и лейтмотивов (преимущественно в лирике), которые нередко приобретают символический характер и обозначают ту или иную картину мира, во-вторых, они составляют основу сюжетов.2

Таким образом, можно сделать следующий вывод. Так как для внимательного читателя первым шагом к интерпретации произведения становится заглавие, мы в первую очередь при анализе евангельских рассказов Л.Н. Андреева обратим внимание на заглавие его произведений. Первое слово текста всегда насыщено новыми смыслами, которые раскрываются по мере его постижения, поэтому наша задача заключается в том, что раскрыть все возможные значения заглавия. Субъектом изображаемого действия, стимулом развертывания событий, составляющих сюжет, является персонаж, поэтому вторым шагом при анализе рассказов будет исследование главного героя. Персонажи характеризуются с помощью совершаемых ими поступков, форм поведения и общения (ибо значимо не только то, что совершает человек, но и то, как он при этом себя ведет), черт наружности и близкого окружения, мыслей, чувств, намерений. В связи с этим мы проанализируем портрет героя, его речь, мысли и желания, форму поведения персонажа. Большое значение для раскрытия психологического состояния героя, а также выражения авторского отношения к нему и происходящим событиям имеет художественная деталь (мельчайшая изобразительная или выразительная художественная подробность: элемент пейзажа или портрета, отдельная вещь, поступок, психологическое движение и т. д.).

Художественное пространство – это континуум, в котором реализуются персонажи и совершаются действия. Пространство находится в тесном единстве с художественным временем, поэтому наша задача – рассмотреть пространственно-временную организацию текста. Художественное время – явление самой художественной ткани литературного произведения, подчиняющее своим художественным задачам и грамматическое время, и философское его понимание писателем.

Для Андреева как художника-экспрессиониста самым главным является выражение свой точки зрения на происходящие события, воплощение в рассказах свое мировосприятие, поэтому все поэтические приемы, которые он использует в своих произведениях, «работают» на раскрытие авторской позиции. Следовательно, наша задача - отразить в дипломной работе авторскую концепцию, реализованную в евангельских рассказах Леонида Николаевича.

Глава 3. Художественные особенности евангельских рассказов Л.Н. Андреева

«Для искусства нет ничего более благодарного и ответственного, чем евангельские темы….

 Только имея под собой твердую основу во всенародном мифе, художник может достичь передачи тончайших оттенков своего чувства и своей мысли».

М. Волошин.

Интерес к Библии не ослабевает у ученых, философов и писателей на протяжении веков. Необходимость обращения к Библии, ее огромное воспитательное значение подчеркивал Л.Н. Толстой: «Заменить эту книгу невозможно». К Библии в своем творчестве обращались Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Гоголь, Достоевский, Салтыков-Щедрин, Булгаков, Ахматова, Пастернак и многие другие.

Конец XIX – начало XX века – в это время в духовной жизни общества происходят разительные перемены. Переосмысление роли поэта приводит к появлению множества новых направлений, которые неразрывно связаны с изучением человеческой психологии. Одновременно с быстрым развитием литературы происходит взлет русской философии, появляются такие мыслители как П. Флоренский. Синтез этих двух направлений олицетворяет Л.Н. Андреев. Используя малый жанр, писатель превращает каждое свое произведение в очень концентрированную смесь философских размышлений и описаний восприятия мира разными людьми. Таков цикл рассказов, написанных на библейские сюжеты.

 

3.1 «Иуда Искариот»

В 1907 году Л.Н. Андреев пишет рассказ «Иуда Искариот». Известно, что перед тем как писать эту повесть, он читал не Библию, а просил прислать ему книгу Э. Ренана «Жизнь Иисуса». Э. Ренан считал, что текст Библии «идеализирован», поэтому надо критически подходить к евангельским историям, чтобы лучше понять картину реальных событий.

Несмотря на то, что Леонид Николаевич сам охарактеризовал свое произведение как «нечто из психологии, этики и практики предательства»1, это не исчерпывает его содержание. Ни один человек, каким бы подлым он ни был, не может хладнокровно послать другого насмерть. Такой поступок должен быть оправдан некой благородной идеей. Существует мнение, в соответствии с которым самопожертвование Иисуса Христа в искуплении грехов человечества было предопределено, поэтому кто-то должен был сыграть роковую роль предателя. Иуда сознательно совершает предательство по прямому повелению Иисуса, жертвует своим именем и званием ученика, обрекая себя навсегда остаться в истории как предатель. Такой взгляд на события, происходящие 2000 лет назад, мы встречаем в Евангелие от Иуды.2

Кто же такой Иуда? Предатель или верный ученик Иисуса Христа? Ответ на этот вопрос Л.Н. Андреев пытается дать в своем произведении «Иуда Искариот».

Как мы знаем, заглавие одна из «сильных позиций» текста. Поэтому не случайно автор называет свой рассказ именем главного героя. Этимология прозвища Иуда Искариот неясна. Иуда означает «Бог да будет восславлен». Уже имя предателя подтверждает его высокую миссию. А по поводу значения и происхождения фамилии существует несколько точек зрения. Искариот – человек из Кериота, где Кериот – обозначение населенного пункта. Высокопреосвяшеннейший Амвросий Архиепископ Готфский считает, что «никакой Иуда не Искариот, а сикарий, то есть он – боевик, возможно, товарищ по орудию Христа». Иные полагают, что прозвище Искариот характеризует Иуду как лживого человека (от лат. sikarius – человек с кинжалом). Иуда отождествляется с убийцей, с тем, кто вонзает нож в спину противника. А может быть, он просто мятежник.1

Во всех четырех Евангелиях сам момент предательства Христа Иудой является эпизодическим. Нигде не описывается внешность Искариота, его мысли и чувства, как до предательства, так и после. Евангелия вообще очень бедны художественными деталями и психологическими характеристиками, так как они представляют собой изложенные в письменной форме проповеди Иисуса и его жизнеописания, предназначенные для устного пересказа. Андреев, используя текст Евангелий, переосмысляет их сюжет. В Евангелиях очень скупо описывается момент предательства Христа, а имя Иуды появляется только в связи с этим событием. Да и трактовка его поступка у евангелистов не совпадают. Наиболее полная информация об Искариоте содержится в Евангелии от Матфея. Именно в нем рассказывается о сумме (тридцать серебряников), которую первосвященники предложили ему за Иисуса Христа; о возврате этих денег Иудой после предательства; о раскаянии Иуды и о его самоубийстве. Но Матфей не объясняет ни причин, толкнувших Иуду на предательство, ни его внутреннего состояния; умалчивает автор и о взаимоотношениях Иуды и Христа, Иуды и других учеников. Авторы же других Евангелий (Лука, Иоанн, Марк) вообще умалчивают об указанных у Матфея подробностях предательства, но зато дают (Лука и Иоанн) свое объяснение поступку Иуды: в него вселился тот, кто уже давно стремился погубить Иисуса – дьявол. «Вошел же Сатана в Иуду, прозванного Искариотом… И пошел и говорил с первосвященником и начальниками, как его предать им». (Евангелие от Луки, 22;3,4). Андреев значительно расширяет рамки повествования и уже с первых страниц рассказа вводит описание внешности Иуды, отзывы о нем других людей, причем через них писатель дает психологическую характеристику Искариота, раскрывает его внутреннее содержание. С самого начала и на протяжении всего рассказа рефреном звучат слова «Иуда предатель», такое имя укоренилось в сознании людей. Уже в первых строчках повествования Андреев дает характеристику Иуде, которая соответствует общественному мнению. «Иисуса Христа много раз предупреждали, что Иуда из Кариота – человек очень дурной славы и его нужно остерегаться. Одни из учеников бывшие в Иудее хорошо знали его сами, другие много слышали о нем от людей, и не было никого, кто мог бы сказать о нем доброе слово. И если порицали его добрые, говоря, что Иуда корыстолюбив, наклонен к притворству и лжи, то и дурные, которых спрашивали об Иуде, поносили его самыми жестокими словами. Он ссорит нас постоянно, - говорили они, отплевываясь, - он думает что-то свое и в дом влезает тихо, как скорпион, а выходит из него с шумом. И у воров есть друзья, и у грабителей есть товарищи, и у лжецов есть жены, которым говорят они правду, а Иуда смеется над ворами, как и над честными, хотя сам крадет искусно и видом своим безобразнее всех жителей в Иудее. Нет, не наш он, этот рыжий Иуда из Кариота, - говорили дурные, удивляя этим людей добрых, для которых не было большой разницы между ним, и всеми остальными порочными людьми Иудеи» (цит по Л.Н. Андреев. Иуда Искариот. Повести и рассказы. – М,2007). Далее об Иуде рассказывают, что он, бросив жену, «много лет шатался бессмысленно в народе и доходил даже до одного моря и до другого моря, которое еще дальше, и всюду он лжет, кривляется, зорко высматривает что-то своим воровским глазом: и вдруг уходит внезапно, оставляя по себе неприятности и ссору – любопытный лукавый и злой, как одноглазый бес». В повести Иуда не раз именуется одноглазый бес, сатана дьявол.

Но уже в описании внешности подчеркивается неоднозначность, двойственность натуры Иуды. «Был достаточно крепок силою, но зачем-то претворялся хилым и болезненным, голос имел переменчивый: то мужественный и сильный, то крикливый, как у старой женщины, ругающей мужа, досадно-жидкий и неприятный для слуха: и часто слова Иуды хотелось вытащить из своих ушей, как гнилые, шероховатые занозы». Как не приятен и ужасен голос Иуды, так и ужасно злодеяние, которое он совершил. «Короткие рыжие волосы не скрывали странной и необыкновенной формы его черепа: точно разрубленного с затылка двойным ударом меча и вновь составленный, он явственно делился на четыре части и внушал недоверие, даже тревогу: за таким черепом не может быть тишины и согласия, за таким черепом всегда слышится шум кровавых и беспощадных битв. Двоилось даже лицо Иуды: одна сторона его, с черным остро высматривающим глазом была живая, подвижная, охотно собиравшаяся в многочисленные кривые морщинки. На другой же не было морщин, и была она мертвенно гладкой, плоская и застывшая: и хотя по величине она не равнялась первой, но казалась огромною от широко открытого слепого глаза. Покрытый белесой мутью, не смыкающийся ни ночью, ни днем, он одинаково встречал и свет и тьму; но оттого ли, что рядом с ним был живой и хитрый товарищ, не верилось в полную его слепоту». Как двойственно его лицо, так и душа Иуды, с одной стороны, живая, отзывчивая, способная понять и сопереживать ближнему, но с другой стороны, есть в нем сила и способность совершить страшный поступок.

Уже в портретной зарисовке Иуды и потом много раз автор сравнивает Иисуса и Иуду «Но (Иуда) был худощав, хорошего роста, почти такого же как Иисус». Или «быстрым взглядом окинул Искариот их смятенные лица (учеников). И зажглась в его сердце смертельная скорбь, подобная той, какую испытал перед этим Христос». То есть писатель ставит в один ряд таких, казалось бы, противоположных образа, он сближает их. Между Иисусом и Иудой, как кажется, существует какая-то связь, они постоянно соединены невидимой ниточкой: глаза их встречаются и мысли друг друга они почти угадывают. Иисус и Иуда неотделимы друг от друга, неразлучны, как воплощение добра и зла, и существование их одинаково, так как и добро и зло трудно, если вообще возможно, различить. Но самое главное оба они стремятся к одному – возрождению человечества. Искариот всю жизнь отдал поискам «самого лучшего человека», а нашел свой идеал в Учителе. «Господи, затем ли в тоске и муках искал я тебя всю мою жизнь, искал и нашел!» Он хотел поразить Иисуса правдой о темной, грешной земле и найти силу ее преображения. Новый ученик откровенно «демонстрирует» всеобщую ложь, жестокость, бесчестность, для убедительности даже претворясь носителем тех же пороков. Надежда владеет им: Учитель сам «порубит секирою сухую смоковницу», совершит чудо – исцелит людей от скверны. Сын божеский разрушает эту мечту, продолжая лишь проповедовать добро. Несовместимость страстного желания Искариота сотрясти мир с всепрощением Иисуса достигает высшей точки. Тогда Искариот и ступает на страшный для себя путь: отдать Назарета на страдания, которые пробудят в народе веру и совесть, то есть жертвует своей любовью и занимает навсегда подлое место возле Иисуса. Таков исток раздвоения, потрясений «предателя поневоле». Он не соглашается на временное случайное подчинение людей высшему началу, хочет полного их очищения. Вот откуда проистекает фраза «… я сам должен его удушить, чтобы сделать правду». Но постоянно вплоть до смерти Иисуса, Иуда жаждет его спасения. То молит самого Учителя о чуде, то ищет сопротивления готовящейся казне извне. Он страстно хочет протеста горожан, даже тюремщиков против убийства и боится отсрочки великого перелома в их сознании, возможного лишь в ответ на жертвенные муки Иисуса. Потому для Иуды соединяются «ужас и мечта», рождается трагическая необходимость «поднять на кресте любовью распятую любовь».

Четко прочерчивается в повести граница между двумя главными героями. Иисус несет великую, светлую идею преображения жизни, но ничего не понимает в людях, в борьбе. Иуда обладает душой, которую смело бросает в огонь, когда захочет, способностью порвать ту тонкую пленку, что застилает глаза человеку, отстоять беспощадную истину, чтобы в будущем поднять землю к солнцу.

Поначалу Иуда выглядит циничным и лживым, потом вдруг меняется, превращаясь в гордую и трагическую фигуру.

Меняется его поведение. «И вот пришел Иуда. Пришел он, низко кланяясь, выгибая спину, осторожно и пугливо вытягивая вперед свою безобразную бугровую голову». В конце же рассказа «Иуда выпрямился и закрыл глаза. То притворство, которое он так легко носил всю жизнь, вдруг стало невыносимым бременем; и одним движением ресниц он сбросил его»

Меняется и отношение к нему у окружающих. Когда Иуда появился в кругу учеников Иисуса, то поначалу вызвал жгучую неприязнь к себе. Однако постепенно к нему привыкают, он завоевывает авторитет, становится казначеем, ему поручают все хозяйственные заботы. Весьма примечательна и речевая характеристика Иуды. С одной стороны, его отзывы о людях злы, колючи, язвительны. В своих рассказах он «приписывал людям такие наклонности, каких не имеет даже животное», о жителях встречных селений говорил всегда только дурное и предвещал беду. Себя же он видит красивым, смелым, прекрасным, сильным, с нежным сердцем. С другой стороны, его замечания, характеристики, реплики точны, остроумны, проницательны, самостоятельны, глубоки по смыслу. Они обличают мудрость героя.

Итак, андреевский Иуда – фигура более емкая и глубокая по своему внутреннему содержанию и, главное, неоднозначная. Но есть еще одно отличие этого образа от первоисточника: евангельский Иуда почти лишен конкретных человеческих черт. Это своего рода Предатель в абсолюте – человек, оказавшийся в очень узком кругу людей, понимающих Мессию, и предавший Его. Вот почему поступок этот страшнее безумия иудейской толпы, выбравшей Варраву и пославшей на казнь Иисуса. Толпа ослеплена, она не ведает, что творит. Иуда ведает, и потому он настоящий преступник, справедливо проклятый навеки христианским миром. Ему нет прощения, которое может заслужить любой раскаявшийся грешник, творивший зло бессознательно.

 Андреевский Иуда – не символ, а живой человек. В нем переплелось множество страстей и чувств. Несомненно, что любит он Христа искренне и сильно. Но Иуда обижен им и не может примириться с тем, что не он, а Иоанн является любимым учеником Иисуса. Чувство душевной ревности, испытываемое Иудой, близко и понятно нам. На все идет Иуда, чтобы привлечь внимание и завоевать любовь Учителя. Удивительно широк диапазон эмоциональных оттенков в поведении Иуды: от самоуничтожения до гневного обличения. Пробовал вести себя вызывающе, но не нашел одобрения. Стал мягким и покладистым - и это не помогло приблизиться к Иисусу. Не один раз, "охваченный безумным страхом за Иисуса", он спасал его от преследований толпы и возможной смерти. Неоднократно демонстрировал свои организаторские и хозяйственные способности, блистал умом, однако встать рядом с Христом на земле ему не удалось. Так возникло желание быть возле Иисуса в царствии небесном. В последние дни жизни Иуды окружил Иисуса "тихой любовью, нежным вниманием, ласкою", "он угадывал малейшие невысказанные желания Иисуса, проникая в сокровенную глубину его ощущений, мимолетных вспышек грусти, тяжелых мгновений усталости".

Но роковой час близился неотвратимо. Иуда предал сына человеческого целованием. «Целованием любви предаем мы тебя на поругание, на истязания, на смерть!". Он так долго и тщетно ждал поцелуя от Иисуса, который тот дарил своим любимым ученикам и никогда - ему, что перед лицом смерти осмелел и поцеловал сам, "вытянувшись в сотню громко звенящих, рыдающих струн". Андреев помогает осмыслить это чувство в новом аспекте, и после прочтения рассказа мы делаем вывод: от ревности до преступления один шаг. Андреевский Иуда не ради денег (как в одной из Евангелий) совершает свое преступление. Им движет обиженная любовь. И странным образом рассказ Андреева, которого многие церковные критики обвиняли в кощунстве и безнравственности, наводит на глубоко нравственную мысль: любовь не должна быть обиженной, она должна быть благородной.

Любовь к Иисусу открывает многие дотоле неизвестные положительные качества Иуды, непорочные, чистые стороны его души. Парадоксальная совместимость предательства и лучших качеств в душе героя объясняется только предопределением свыше: Иуда не может победить его, но он и не может не любить Иисуса, и вся психология предательства заключается тогда в борьбе Личности с предопределением, в борьбе Иуды с предначертанной ему миссией. Иуда – совокупность хорошего и плохого, хитрого и наивного, разумного и глупого, любви и ненависти.

При чтении рассказа Андреева неоднократно возникает мысль, что миссия Иуды предопределена. Ни один из учеников Иисуса не смог бы вынести такое, не смог бы принять на себя такую участь. Действительно, у Леонида Николаевича образы других учеников – лишь символы. Так Петр ассоциируется с камнем: где бы он ни был, чтобы он ни делал – везде используется символика камня. Его внешний вид: крупная голова, широкая грудь, громкий голос: «когда Петр что-нибудь говорил, слова его звучали так твердо, как будто их прибивали гвоздями», движения: «быстро как камень, оторванный от горы двинулся к Иуде Искариот» - все подчеркивает его близость к камню. Иоанн – любимый ученик Иисуса – это нежность, хрупкость, чистота, духовная красота: «красивый, чистый, не имеющий ни одного пятна на снежно-белой совести», но глаза у него «холодные». Фома – прямодушный тугодум, в действительности Фома неверующий, он верит только фактам. Даже глаза Фомы пусты, прозрачны, в них не задерживается мысль. Так же символичны образы других учеников: никто из них не мог предать Иисуса. Иуда – вот тот избранник, которому выпала эта участь, и только он способен на сотворчество в подвиге Иисуса – он тоже приносит себя в жертву. Интересен Иисус в рассказе Андреева. Он загадочен и находится как бы на периферии описываемых событий. Андреевский Иисус носит не столько религиозно мистический характер, сколько подсознательно-философский.

Так кто же такой Иуда: предатель или верный ученик? А почему "или"? Может быть, он то и другое одновременно? Это остается загадкой для читателя. Очевидно одно: Андреев дает возможность поразмышлять над тем, что, казалось бы, не может быть подвергнуто переоценке.

"Горе тому человеку, которым Сын Человеческий предается…" - это уже цитата из Евангелия от Марка. Впрочем, подобные слова можно найти и в трех других. Горе… Почему кара должна обязательно прийти извне, может быть, совершающего этот поступок ожидают муки душевные, как это происходит с героем Андреева. Иудин грех - предательство, совершенное ради корысти - на страницах повести Андреева выглядит почти как самопожертвование. Отыскать в каждом, даже в самом дурном или скверном человеке хорошее, светлое – не в этом ли заключается смысл христианства?

Теперь обратим внимание на пространственно-временную организацию рассказа. В своем произведении Андреев описывает время предательства и распятия Иисуса Христа – время сакральное.

В самом начале повести, как только появляется Иуда, время как будто застывает. «Уже десять дней не было ветра, и все тот же оставался, не двигаясь и не меняясь, прозрачный воздух, внимательный и чуткий. И казалось, будто бы сохранил он в своей прозрачной глубине все то, что кричалось и пелось в эти дни людьми, животными, птицами – слезы, плач и веселую песню, молитву и проклятия: и от этих стеклянных и прозрачных голосов был он такой тяжелый, тревожный, густо насыщенный незримой жизнью. И еще раз заходило солнце. Тяжело пламенеющим шаром скатывалось оно книзу, зажигая небо; и все на земле, что было обращено к нему: смуглое лицо Иисуса, стены домов и листья деревьев, все покорно отражало тот далекий и страшно задумчивый свет. Белая стена уже не была белою теперь, и не остался белым красный город на красной горе». Во всем: в тяжелом, тревожном воздухе, в заходящем солнце, похожем на пламенеющий шар, в красном городе на красной горе – предчувствие катастрофы. Красный – цвет крови, страдания и боли, смуглое лицо Иисуса – ему предстоит вынести эти муки. Солнце – это жизнь, жизнь сына человеческого, но «скатывалось оно книзу, зажигая небо». Иисус должен умереть, только ареал мученичества заставит людей поверить в Бога. Таким образом, Андреев подчеркивает: распятие Иисуса неизбежно, как неизбежна миссия, выпавшая на долю Иуды.

Не только день описывает Андреев, но и ночь. И не просто ночь, а полнолуние, таинственное и мистическое, наполненное тишиной и тьмой. «Так как встала полная луна, то многие пошли гулять… В лунном свете каждая белая фигура казалась легкою и неторопливою и не шла, а точно скользила впереди своей черной тени; и вдруг человек пропадал в чем-то черном, и тогда слышался его голос. Когда же люди вновь появлялись под луной, они казались молчащими – как белые стены, как черные тени, как вся прозрачно-мглистая ночь». Ночь – бездна, поглощающая людей и все вокруг. Но все же этот зловещий мрак пронизывает лунный свет. «Луна осветила половину его (Иуды) лица и, как в замерзшем озере, отразилась странно в огромном открытом глазу». Вновь подчеркивается избранность Иуды. Примечательно то, что предательство Иуда совершает тоже ночью – в то время, когда происходит разгул темных сил.

Чтобы понять внутреннее состояние героя, нужно обратить внимание на его поведение, движения, которые тоже совершаются во времени. Таким образом, время становится и средством раскрытия психологического состояния героя. Иуда спас от разоренной толпы Иисуса и его учеников, но вместо благодарности и похвал получил лишь гнев Учителя. Обиженный Иуда «тихонько плелся сзади, как грязный раб, которому не место рядом с господином, и понемногу отставал. Оглянувшись, Иуда сошел с дороги и огромными скачками спустился в глубину каменистого оврага. От быстрого и порывистого бега платье его раздувалось и руки вздымали вверх, как для полета. Вот на обрыве он поскользнулся и быстрым серым комом скатился вниз, обдираясь о камни, вскочил и гневно погрозил горе кулаком… И, внезапно сменив быстроту движений угрюмой и сосредоточенной медлительностью, выбрал место у большого камня и сел неторопливо. И так час и два сидел он, не шевелясь и обманывая птиц, неподвижный и серый, как сам серый камень». Время то мчится быстро, можно сказать рывкообразно, то течет медленно, почти останавливаясь. Таким способом Андреев дает нам возможность понять, что в душе Иуды – внутренняя борьба, жгучая боль и обида, перетекающая в горе.

В рассказе писатель использует прием ретроспекции. Иисус и ученики останавливаются в Вифании и, собравшись вечером, вспоминают прошедший день. «Образы пройденного пути: и солнце, и камень, и трава, и Христос, возлежащий в шатре, тихо плыли в голове, навевая мягкую задумчивость, рождая смутные, но сладкие грезы о каком-то вечном движении под солнцем. Сладко отдыхало утомленное тело, и все оно думало о чем-то загадочно-прекрасном и большом - и никто не вспомнил об Иуде». В прошедшее время врывается вечное время «вечное движение под солнцем» - такова жизнь и не только одного человека, но и всего человечества.

Когда же описываются события, происходящие с Иисусом и его учениками на протяжении их пути, время течет спокойно и равномерно. И даже в тот момент, когда Иуда решается на предательство, время не меняет темп своего движения. «А время равнодушно протекало, и тридцать серебреников лежали под камнем, и близился неумолимо страшный день предательства». И вот приближается этот страшный день, и время вновь набирает ход. «Уже не днями, а короткими быстролетящими часами мерилось неумолимое время. И был вечер, вечерняя тишина была, и длинные тени ложились по земле – первые острые стрелы грядущей ночи великого боя, когда прозвучал печальный и суровый голос». Ничто не может отвратить всеобщее человеческое горе – смерть самого прекрасного на Земле – Бога-человека.

«Уже встала луна, когда Иисус собирался идти на гору Елеонскую, где проводил он все последние ночи свои. Но непонятно медлил он, и ученики, готовые тронуться в путь, торопили его». Вновь время застывает. Возникает ощущение, что все вокруг: природа, Земля, Бог, Иуда и сам Иисус надеются, что все можно изменить, они не хотят этой чудовищной трагедии.

Ожидание страшного мига дается Андреевым через сонное состояние Петра. «И еще раз, громко зевнув, опрокинулся на спину и затих. Затихли и остальные, и крепкий сон здоровой усталости охватил их неподвижные тела. Сквозь тяжелую дремоту Петр видел смутно что-то белое, наклонившееся над ним, и чей-то голос прозвучал и погас, не оставив следа в помраченном сознании:

-Симон, ты спишь?

И опять он спал, и опять какой-то тихий голос коснулся его уха и погас, не оставив следа:

 -Так ли одного часа не могли вы бодрствовать со мною?»

Сон, желание забыться, поверить в призрачность происходящего – это те чувства, которые испытывают в этот момент все. Но даже после самого глубокого сна приходит пробуждение и подчас оно самое тяжелое. «Пришел в движение весь этот чудовищный хаос». Именно хаос творился вокруг. Крики и шум, лязг оружия, кого-то хватали, тащили, теснили, толкали, распихивали. И среди этого хаоса «безмолвный и строгий, как смерть в своем гордом величии, стоял Иуда из Кариота, внутри его все стонало, гремело тысячью буйных и огненных голосов».

И вновь время застыло. «Ночь тянулась, и костры еще тлели». Ночь насилия и всемирного зла. Казалось, нет ей конца, нет конца страданиям Иисуса Христа.

«Когда был поднят молот, чтобы пригвоздить к дереву левую руку Иисуса, Иуда закрыл глаза и целую вечность не дышал, не видел, не жил, а только слушал». Андреев изображает нам, как лично Иуда воспринимает это страшное время, показывает, что вместе с Иисусом предатель не только участвует в происходящих событиях, но и переживает то же чувство боли, смешенное со скорбью. Он как будто перестает существовать, умирает, пусть не физически, но духовно.

«Что случилось со временем? То почти останавливается оно, так что хочется пихать его руками, бить ногами, кнутом, как ленивого осла, - то безумно мчится оно с какой-то горы и захватывает дыхание, и руки напрасно ищут опоры». И вновь через отношения ко времени автор передает не только чувство страдания героев, но и чувства, которые испытывает и он сам, и читатели.

Иисус умер. «Осуществился ужас и мечты. Кто вырвет теперь победу из рук искариота? Свершилось». И время полностью подчиняется ему. «Теперь вся земля подчиняется ему , и идет он неторопливо … И дальше идет он спокойным и властным шагом. И не идет время ни спереди, ни сзади; покорное вместе с ним движется оно всею своей незримою громадой».

Опираясь на точку зрения Лотмана, мы будем рассматривать внутренне пространство Иуды и Иисуса.

Когда Иуде плохо он выбирает место, похожее либо на овраг, либо на яму. «И впереди его, и сзади, и со всех сторон поднимались стены оврага, острой линией обрезая края синего неба; и всюду, впиваясь в землю, высились огромные серые камни – словно прошел здесь когда-то каменный дождь, и в бесконечной думе застыли его тяжелые капли. И на опрокинутый, обрубленный череп похож был этот дико-пустынный овраг, и каждый камень в нем был как застывшая мысль, и их было много, и все они думали – тяжело, безгранично, упорно». Не случайно сравнивают его чаще всего с ползучими, неприятными тварями – скорпионом, осьминогом. «Огромные глаза, десятки жадных щупальцев, притворное спокойствие – и раз! – обнял, облил, раздавил и высосал, ни разу не моргнувши огромными глазами». Даже в его движениях есть что-то змеиное: «…отполз Иуда, помедлил нерешительно и скрылся в темной глубине открытой двери», «… точно вылезая из ямы, он чувствовал на свету свой странный череп, потом глаза – остановился – решительно открыл все свое лицо». Таким образом, Андреев подчеркивает все то, что есть неприятное и отвратительное в Иуде. Но и в таком «чудовище» любовь к Иисусу пробуждает лучшие качества характера.

Если внутреннее пространство Иуды замкнуто, с острыми краями, связанное с чем-то низменным, темным и тяжелым, с землей, то пространство Иисуса устремлено вверх, это свет чистота, легкость, благодать. «И по мере того как смотрел (Иуда), гасло все вокруг него, одевалось тьмой, безмолвием, только светлел Иисус со своей поднятой рукой. Но вот и он словно поднялся в воздух, словно растаял и сделался такой, как будто весь он состоял из надозерного тумана, пронизанного светом заходящей луны; и мягкая речь его звучала где-то далеко-далеко и нежно».

Предательство было совершено в Гефсиманском саду на Елеонской горе. Неслучайно в настоящее время на этом месте построен храм Вознесения Господня.

Светлое, безграничное пространство Иисуса противостоит «тесной, душной комнате, грязной, как все караульни в мире, с заплеванным полом и такими замасленными, запятнанными стенами, точно по ним ходили и валялись», в которой люди жестоко избивали сына человеческого. Таким образом, Андреев подчеркивает, что внутренне пространство человека, поднявшего руку на Бога-человека, не знающий чувство сострадания и жалости к ближнему, низко, тесно, грязно, заплевано и запятнано, а отмыть его почти невозможно. Иуда же, несмотря на то, что совершил самый страшный грех, в рассказе предстает самым отзывчивым, человечным, способный сострадать, чувствовать и переживать чужую боль. Не выдержав муки совести, он покончил жизнь самоубийством. «Иуда давно уже, во время своих одиноких прогулок, наметил то место, где он убьет себя после смерти Иисуса». Как мы можем заметить, не только предназначение сближает Бога-человека и предателя, но и добровольное согласие принять смерть, только Иисус делает это, принявши проклятие человечества, а Иуда, неся бремя собственного проклятия. Свою смерть Иуда обретает тоже на горе, это свидетельствует о возвышенности его миссии и устремленности его к небесам, а не к земле. Дерево, на котором повесился Иуда было «кривое, измученное ветром, рвущим его со всех сторон, полузасохшее». Так же измученна была душа предателя. По одной из легенд, Иуда повесился на осине, которая с тех пор стала дрожать от ужаса при малейшем ветерке, вспоминая Иуду предателя, и приобрела свойство магического оружия, способного поразить вампиров.

Географическое пространство в рассказе «Иуда Искариот» не имеет границ. Слава об Иисусе и слухи об Иуде, несмотря на то, что в повести описываются лишь несколько селений, которые Учитель и его ученики посетили, «доходит до одного моря и до другого моря, которое еще дальше».

«Маленькая она (Земля) стала, и всю ее он чувствует под своими ногами; смотрит на маленькие горы, тихо краснеющие в последних лучах солнца, и горы чувствует под своими ногами; смотрит на небо, широко открывшее свой синий рот, смотрит на круглое солнце, безуспешно старающееся обжечь и ослепить, - и небо, и солнце чувствует под своими ногами, Беспредельно и радостно одинокий, он гордо ощутил бессилие всех сил, действующих в мире, и все их бросил в пропасть».

Вновь подчеркивается полное торжество Иуды. Но нужно ли оно ему такой ценой?

Итак, можно сделать вывод: Л.Н. Андреев очень ответственно и умело подошел к выбору поэтических приемов, используемых в этом рассказе. Иуда означает «Бог да будет восславлен». Уже имя предателя подчеркивает высокую миссию героя. Самопожертвование Иисуса Христа было предопределено. Иуда сознательно совершает преступление по прямому повелению Иисуса, чтобы люди, распяв Бога на земле, поняли, до какой степени они жестоки и безнравственны. Портрет Иуды подчеркивает двойственность и неоднозначность его натуры. Им движет обиженная любовь и осознание своей миссии, именно это определяет поведение предателя. Его отзывы о людях злы, колючи, язвительны, но с другой стороны, его замечания, характеристики и реплики точны, остроумны, проницательны, глубоки по смыслу. Они обличают мудрость главного героя. Таким образом, можно сказать, что перед читателем Иуда предстает ни как предатель в абсолюте, а как ранимый человек, способный переживать и сострадать ближнему, готовый ради искренней и высокой любви даже на гнусное преступление. Пространство и время не только организуют сюжет в произведении, но и являются средством раскрытия внутреннего мира Иуды и Иисуса, которые с одной стороны, считаются оппонентами друг друга, а с другой стороны - единомышленниками, так как их поступками правит одно желание: возродить человечество. Для раскрытия психологического состояния главного героя Андреев также использует символику красного цвета – цвета страдания и боли.

И с течением времени слова Луначарского А. В. о том, что повесть «Иуда Искариот» является «литературным шедевром» не теряет своей яркости и справедливости. Прав был и Львов-Рогачевский, заявив: «Иуда Искариот» - выдающееся произведение нашего времени, оно займет видное место в мировой литературе»1.

В критике проводились параллели между повестью Андреева и произведениями других авторов об Иуде. Так, литературный старовер (А. А. Коринфский), нападая на Андреева за реабилитацию Иуды, вспомнил последнюю ночь Иуды» Г. Гауптмана. Н. Державин, особо остановясь на вопросе о мотивах предательства Иудой Христа, сравнивал повесть Андреева с драмой немецкого писателя Поля Гейзе «Мария из Магдалины», в 1907 г. вышедшей в русском переводе, и отмечал, что у Леонида Николаевича подход к поступку Иуды философский, а у Поля Гейзе – политический. Волошин провел параллель Иуды с героем индийской мифологии – учеником Кришны царевичем Арджуном1.

Интересна интерпретация образа Иуды у других писателей и режиссеров. Так в романе Никоса Казантзакиса, сценарную адаптацию которого осуществил режиссер Мартин Скосезе в своем фильме «Последнее искушение Христа», Иуда должен был предать Учителя, чтобы Иисус выполнил свою миссию, поэтому как и Христос он приносит себя в жертву. В произведении же Аркадия и Бориса Стругацких «Отягощенные злом, или сорок лет спустя» Иуда предстает как нищий олигофрен, приблизившийся к компании Христа и полюбивший последнего. Иисус дает четкие инструкции дурачку Иуде, куда идти и что говорить, который делает это не понимая значения своих действий. В фильме «Дракула 2000» вампир является никем иным как иудой Искариотом, проклятый ходить по земле в наказание за предательство Иисуса, ведь даже ад отказался принять его. В романе М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита» Иуда – молодой человек, лишенный моральных принципов и готовый из-за денег пойти на любое преступление. И все же можно сказать о том, что рассказ Андреева «Иуда Искариот» оказал огромное влияние на роман Булгакова. Как и Иуда у Андреева, так и Иисус у Булгакова предстают перед нами не просто как символы, а как настоящие люди со своей психологией.2