Проблема менталитета белорусов

83425
знаков
0
таблиц
0
изображений

Министерство образования Республики Беларусь

Учреждение образования «ГРОДНЕНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ ИМЕНИ ЯНКИ КУПАЛЫ»

Кафедра философии

РЕФЕРАТ НА ТЕМУ:

«ПРОБЛЕМА МЕНТАЛИТЕТА БЕЛОРУССОВ»


2008


СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

ГЛАВА 1.ПОНЯТИЯ “НАЦИОНАЛЬНЫЙ МЕНТАЛИТЕТ” И “МЕНТАЛЬНОСТЬ”

ГЛАВА 2.ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ МЕНТАЛИТЕТА В ОБЩЕСТВЕ

ГЛАВА 3.ПРАВОВОЙ МЕНТАЛИТЕТ БЕЛОРУССКОГО ОБЩЕСТВА

ГЛАВА 4.ПЯТЬ ПАРОДОКСОВ НАЦИОНАЛЬНОГО САМОСОЗНАНИЯ БЕЛОРУСОВ

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК


ВВЕДЕНИЕ

Детерминация поведения и деятельности индивидов и социальных групп имеет не только экономический и политический, но и духовный характер. В рамках исследования духовно-психологических детерминант человеческой активности философы обращаются к проблеме менталитета, или ментальности. Менталитет, являясь ядром личностной и групповой культуры, стратегической культурной программой индивидуального и коллективного субъекта, функционирует в составе основных противоречий общества. Понимание и учет многообразных ментальных особенностей индивидов, социальных групп и целых народов является условием их бесконфликтного взаимодействия в составе социума. Актуальность исследования индивидуальных и групповых форм менталитета повышается в условиях углубляющейся глобализации и расширяющейся миграции населения.

Менталитет можно определить как возникшую на основе генотипа под влиянием природной и социальной среды и в условиях собственного духовного творчества субъекта систему качественных и количественных социально-психологических особенностей человека и социальной общности; эта система детерминирует специфический характер восприятия мира, поведения, деятельности, самоидентификации субъекта, обеспечивает единство и преемственность существования социальной общности, а также стимулирует социальный прогресс посредством продуцирования культурных инноваций.

Менталитет белорусов формировался продолжительное историческое время и приобретал свои типичные признаки в определенных обстоятельствах общественно-политической, социально-экономической и духовно-культурной жизни. В древний период для менталитета жителей Беларуси были свойственны языческий политеизм (вера в одновременное существование множества богов), обожествление земли, небесных светил, деревьев, камней и иных природных явлений (пантеизм), убежденность в реальном существовании души, злых и добрых духов (анимизм), вербальная магия (вера в чудотворную силу особых слов, выражений), ощущение неразрывного единства между человеком и всем окружающим пространством, разнообразные забабоны, культы и пр. После принятия христианства в нач. 2-го тысячелетия н.э. произошло своеобразное сплетение двух типов мировидения - языческого и христианского, для которого стало характерным монотеизм (убеждение в существовании единственного Бога). Во все времена белорусам свойственна привязанность к своей земле-кормилице, своему родному краю, стремление приспособить работу и отдых к определенным природно-сезонным циклам, порам года (т.н. календарный тип менталитета), о чем убедительно свидетельствует белорусский народный календарь с чрезвычайным богатством праздников, присвятков и соответствующих им песен, танцев, обрядов, разнообразных примет и поверий.

Кроме того, менталитет белорусов практически всегда выделялся такими характерными чертами, как толерантность (терпимость к представителям иных наций, конфессий, социальных групп), патриотизм, гуманность, демократизм и т.п. Такой традиционный белорусский менталитет продолжительное время сохранялся без изменений. Однако на протяжении последнего столетия под влиянием различных факторов мировидение части жителей Беларуси эволюционировало от прежней набожности к открытому атеизму, от магически-мифологических представлений к укоренению материалистических идей, ослабления механизмов национально-культурных идентификаций. В современный период под влиянием значительных общественных перемен менталитет многих граждан Беларуси постепенно избавляется от чрезмерной заидеологизированности, покорности официальным властям, безбожия, чрезвычайной жизненной консервативности, в нем закрепляются идеи о необходимости независимого государства, по-настоящему демократического общества, свободного самоутверждения личности, углубляется национальное самосознание.

Как свидетельствует опыт, подобные позитивные изменения в мировидении людей в условиях тотального кризиса общества происходят очень медленно, неоднозначно и нередко имеют тенденцию к регрессивному развитию, своеобразного "возвращения" к менталитету минувших лет.

 


ГЛАВА 1 ПОНЯТИЯ “НАЦИОНАЛЬНЫЙ МЕНТАЛИТЕТ” И “МЕНТАЛЬНОСТЬ”

 

Необходимость введения в контекст анализа цивилизационной составляющей идеологии белорусского государства понятий “национальный менталитет“ и “национальный характер” вытекает из того факта, что каждый народ вырабатывает, воспринимает и аккумулирует в своем сознании лишь такие социальные идеи, нормы и ценности, которые соответствуют общему строю его мышления и мировоспитания, его историческому опыту и его жизненным интересам и устремлениям. Особенности мышления, мировоспитания и поведения социальных субъектов отражаются с помощью таких терминов, как “ментальность” или, что то же самое, “менталитет”, “характер” и производных от них понятий.

В отечественной научной литературе и общественно-политической практике понятия “ментальность”, “менталитет” стали широко употребляться с 90-х годов прошлого века. До этого данные термины отсуствовали во всех словарях — русского языка, иностранных и слов, философском. В русском языке близкими по смыслу к данным терминам являются слова “самосознание”, "характер", “нрав”. Однако их содержание (толкование) не включает в себя результаты новейших научных исследований в области психологии. В частности, слова “самосознание” или “характер” не отражают соотношения проявлений природного и культурного, рационального и эмоционального, сознательного и бессознательного, индивидуального и коллективного в мышлении и поведении людей. В западном научном словаре “ментальность”, “менталитет” стали теми терминами, содержание которых отражает глубинный уровень коллективного и индивидуального сознания, включающий и бессознательное. Ныне эти термины заняли положенное им место и в отечественной литературе.

Нужно отметить, что слова менталитет, ментальность — латинского происхождения. Немецкое слово Mentalitat образовано от латинского mens (mentis), что означает ум, мышление, склад ума, образ мыслей, мировосприятие. В современных социально-гуманитарных науках термином “ментальность” принято обозначать совокупность готовностей, установок и предрасположенностей индивида, социальной группы или общности мыслить, чувствовать и воспринимать мир и действовать определенным образом. Это понятие характеризует глубинные черты сознания и поведения, оно в концентрированном виде отражает единство высокорационализированых форм сознания (науку, философию, идеологию, религию и т. п.) и мира бессознательных структур, неосознанных культурных кодов, определяющих поведение людей. На уровне ментальности “пересекаются” природные и культурные, рациональные и эмоциональные, сознательные и бессознательные, личностные и общественные компоненты структуры индивидуального и коллективного сознания и поведения.

Выдвинув и развив представление о ментальности, гуманитаристика 20 в. скорректировала идущее от эпохи Просвещения и типичное для классического рационализма 19 в. отождествление сознания со знанием и разумом, подкрепленное ценностным предпочтением когнитивно (познавательно) — письменной культуры перед всеми другими формами выражения результатов интеллектуальной деятельности людей. Духовная атмосфера, в которой развивались представления о ментальности и предопределяющих ее факторах, характеризуется отказом от концепции европоцентризма, в которой постулируется и обосновывается особый статус и значение заподноевропейских ценностей в мировом цивилизационном и культурном процессах. В свою очередь, развитие представлений о диалектике индивидуальной и групповой ментальности также способствовало отказу от евроцентристского подхода к пониманию социокультурных явлений и процессов, происходящих в различных регионах мира. Фиксируя устойчивую настроенность внутреннего мира человека, сплачивающую его в уникальную, неповторимые социальные группы и исторические общности, понятие ментальности служит средством анализа и объяснения в гуманитарном знании. Особенно возрастает значение этого понятия как аналитического средства при изучении явлений, которым присущи динамическое историческое измерение. Именно по этой причине предпринимаются исследования возрастной (детской, юношеской и т.д.), национальной или региональной, а значит, и цивилизационной ментальностей, а также ментальности той или иной исторической эпохи.

Особой методологической значимостью для политических исследований отличаются работы французского историка Жоржа Лефевра, который ввел в качестве объяснительного средства представление о коллектиной ментальности. Исследуя с психологической точки зрения ряд событий социально-экономической истории, Лефевр показал, что за идеолого-политической “событийной ” историей скрывается ее глубинный источник — подчиненная особым закономерностям динамика коллективной ментальности. Коллективная и индивидуальная ментальности представляют, согласно Лефевру, как своего рода биологически обусловленные константы, которые предопределяют схожий характер поведения людей одной и той же общности или группы в различных ситуациях. Другой крупный французский историк, Люсьен Февр, показал, что мыслительные привычки и установки, особенности восприятия действительности и формы проявления эмоциональной жизни наследуются людьми от прошлых поколений, без ясного осознания этого. Ментальность у Февра выступает не как биологически укорененная константа, а как исторически складывающаяся структура, определяющая мысли, чувства, поведение людей, их ценности, привычки и даже “жесты”. Эта структура генерирует определенной направленности импульсы коллективного действия, которое задает специфику истории данной общности и формирует общие черты в характере составляющих ее индивидов. Ментальность, по Февру, изменяется медленнее, чем материальное и социально-политическое бытие людей. Ментальные структуры, таким образом, служат одновременно и продуцирующим основанием, и препятствием для исторического движения. Развивая данный подход, немецко-американский философ, социолог и психолог Эрих Фромм выдвинул положение, согласно которому все социально-экономические и политико-идеологические мотивы активности людей имеют шанс на успех в истории лишь при условии их “резонанса” с социально-психологическим настроением того субъекта, к которому обращены данные мотивы.

Концепция коллективной ментальности полностью применима и к исследованию особенностей сознания и поведения такой исторической общности людей, как нация (народ). Национальный менталитет, национальная ментальность есть определенный способ восприятия окружающего мира и типичных образцов социального действия, регулирующих поведение данного народа и определяющих особенности его истории. Ментальные структуры, определяющие характер мышления, мировосприятия и поведения народа, формируются на протяжении длительного времени, охватывающего практически всю историю данной общности. Конкретные черты ментальности народа складываются в зависимости от его традиций, культуры, социальных структур, внешней, природной среды обитания. Иными словами, ментальность определенной общности людей формируется в процессе становления и развития его социокультурной самобытности. В свою очередь, будучи социально-психологическим феноменом, сама ментальность выступает как порождающее сознание, задавая определенные образцы мышления и поведения индивидов, социальных групп и народов в целом.

Сказанное применительно к развитию социально-политической мысли того или иного народа, по удачному выражению А. Я. Гуревича, дает основание говорить о “социальной истории идей ”: они падают на определенную ментальную почву и воспринимаются в соответствии с содержанием ментальности тех или иных социальных слоев и общности в целом. Более того, в генезисе самих идейных доктрин активное участие принимают ментальные установки социальной среды их творцов. Иными словами, идеи воздействуют на ментальные установки, а эти, последние, в свою очередь оказывают обратное влияние на содержание идей, придавая то или иное направление их развитию.

При видимой ясности самого понятия национального менталитета исследование ментальных черт конкретного народа представляет немалые сложности. Наиболее плодотворными подходами при анализе сущности и особенностей менталитета того или иного народа исследователи считают изучение всевозможных проявлений национального сознания — языка, а также устного народного творчества. Однако такой подход должен быть дополнен анализом письменных источников, написанных представителями данного народа в контексте событий его социально-экономической, духовно-культурной и политической истории. Мы полагаем, что не только в особенностях языка, содержания аутентичных образцов фольклора народа, но и в особенностях авторских литературных произведений, созданных его отдельными представителями в конкретных исторических условиях, отражаются отличительные черты мировосприятия, способы мышления, характер поведения народа, его глубинные идейные установки, жизненные ориентиры, стереотипы эмоциональных реакций.

Таким образом, рассмотрение через призму концепции национального менталитета генезиса духовно- культурных и социально-политических идей, ценностей и представлений, носителем которых в различные периоды своей истории является данный народ, позволяет решать, по крайней мере, три задачи методологического характера.

Во-первых, изучение содержания философских, социально-политических и религиозно-этических идей позволяет выявить отличительные особенности мировосприятия, мышления и стереотипов поведения данного народа, т.е. позволяет установить сущностные черты ментальности данной общности.

Во-вторых, знание особенностей национальной ментальности позволяет объяснить, почему в ходе исторического развития данного народа одни идей были им восприняты и реализованы в духовно-культурных, социально-экономических и политических структурах его бытия, а другие — были отвергнуты и стали лишь свидетельством противоречивости самого процесса становления и развития национальной идеологии.

В-третьих, знание особенностей национальной ментальности данного народа позволяет избегать грубых ошибок при продуцировании национально-государственной идеологии: новационные социально-политические идеи могут быть плодотворными при условии, что они не только не противоречат особенностям глубинного уровня сознания данной общности, но и направлены на его воспроизводство и развитие.

Возвращаясь к понятию “национальный характер”, отметим, что в настоящее время оно практически вытеснено понятием “национальная ментальность”. Некоторые исследователи термины “национальный характер” и “национальная ментальность” рассматривают как синонимы. Однако нельзя не согласиться с мнением о том, что термин “национальный характер” продолжает сохранять свое самостоятельное значение, поскольку он хотя и близок термину “национальный менталитет”, все же не тождественен ему. Как считает Э. С. Дубенецкий, главное их различие в том, что если ментальность представляет строй мышления, мировосприятия и жизненные установки определенной этнической общности, то национальный характер проявляется прежде всего в таких психологических феноменах, как темперамент, эмоции, чувства, настроения, способы жизнедеятельности, поведения. Как видно, термин “национальный характер” более узок по своему содержанию, он отражает главным образом внешнеповеденческие особенности определенной национальной общности, как бы оставляя в стороне рациональные аспекты этого поведения — мысли, установки, взгляды большинства общности. Разумеется, отделить одно от другого в жизнедеятельности людей невозможно, поэтому и сами термины “национальный менталитет” и “национальный характер” если не синонимичны, то весьма близки по своему содержанию.

ГЛАВА 2 ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ МЕНТАЛИТЕТА В ОБЩЕСТВЕ

 

Один из наименее разработанных вопросов в проблеме менталитета — вопрос о его функционировании в обществе. Предлагаемый вариант можно рассматривать как социально-философскую гипотезу, которая, как и всякая гипотеза, должна подвергаться критическому рассмотрению. Эта гипотеза опирается на разработанную А. С. Ахиезером социокультурную концепцию развития общества. Согласно ей, движущей силой развития общества является внутреннее противоречие воспроизводственной деятельности общественного субъекта — противоречие между потребностями, ценностями и возможностями субъекта, с одной стороны, и воспроизводимым объектом, с другой стороны. Конкретной формой этого противоречия, по А. С. Ахиезеру, выступает противоречие между культурой и социальными отношениями (экономическими, политическими, нравственными, этническими и др.) Вопрос об основном противоречии общества является недостаточно разработанным. Возможно, то, что А. С. Ахиезер полагает самым основным противоречием, является одним из основных, что нужно иметь в виду.

Под культурой понимается система исторических развивающихся надбиологических программ человеческой жизнедеятельности (деятельности, поведения и общения), обеспечивающих воспроизводство и изменение социальной жизни во всех ее основных проявлениях. Культура выступает как всеобщее основание воспризводственной деятельности, как ее программа. Поскольку менталитет детерминирует характер активности индивида или социальной группы, специфику, направленность этой активности, то он, менталитет, может быть истолкован как ядро личностной и групповой культуры, как стратегическая культурная программа субъекта. Изложенное позволяет предположить, что одно из существенных противоречий общества имеет форму противоречия между менталитетом и социальными отношениями. Конкретное общество существует до тех пор, пока ему удается через напряженную воспроизводственную деятельность преодолевать или удерживать противоречие между менталитетом и социальными отношениями в границах, достаточных для интеграции этого общества.

Социокультурную динамику общества можно представить примерно следующим образом.

В ходе своего развития общество неизбежно и постоянно получает вызовы истории – «факторы, ставящие жизнь общества под угрозу в результате различного рода Конфликтов, появления новых массовых дискомфортных идей, новые технологии, роста Экологических проблем, конфликта Культур и т.д. Угроза Дезорганизации, роста Дискомфортного состояния, кризисов, Катастроф заставляет людей искать принципиально новые решения». Как ответ на вызов историй в индивидуальном менталитете зарождаются новые ментальные особенности. Их проявления – результат культурного творчества. Социальные условия – это фон, на котором осуществляется это творчество. Осмысление социальных условий и прошлого опыта творцами приводят к возникновению новых культурных смыслов. Эти новые культурные смыслы могут возникать у представителей любых слоев общества, но основным их источником служит духовная элита. Чем масштабнее личность, тем большее влияние она оказывает на групповой менталитет. Особенно сильное в истории было влияние на менталитет людей со стороны творцов новых религий – Будды, Конфуция, Христа, Магомеда, деятельность которых дала начало новым типам культуры.

Новая ментальная особенность, культурная инновация возникает вначале у отдельных лиц как ситуативное решение какой либо актуальной для того времени социально-культурной проблемы. Затем эта возникшая культурная инновация закрепляется, становится устойчивой, начинает распространяться в социуме и постепенно становится компонентом группового менталитета. Становление индивидуальной ментальной особенностью частью коллективного менталитета – сложный и трудный процесс. Данный процесс может включать борьбу, временное непонимание, преследование творцов новых культурных смыслов и нередко сопровождается трагическим исходом для этих творцов.

Новые компоненты менталитета выступают как новые формы культуры – программы деятельности в нравственной, политической, экономической, правовой, религиозной, научной сферах. Менталитет же в целом служит глобальной программой человеческой активности. Возникает противоречие между новыми ментальными особенностями, воплощающими в себе вновь появившиеся формы культуры, и существующими социальными отношениями. Данное противоречие порождает особое состояние, названное А. С. Ахиезером конструктивной напряженностью. Оно преодолевается через соответствующую воспроизводственную деятельность коллективного субъекта. Если эта деятельность конструктивна, то она приводит к установлению более прогрессивных социальных отношений по сравнению с отношениями, существовавшими ранее. Общество благодаря этому поднимается на более высокую ступень своего развития. Важно подчеркнуть, что для установления новых социальных отношений необходимо, чтобы соответствующие им культурные смыслы стали устойчивыми компонентами массового менталитета. И эти установившиеся социальные отношения будут в дальнейшем относительно стабильными, если станут поддерживаться воспроизводственной деятельностью масс, основывающейся на их менталитете. Ход истории определяется в конечном счете… деятельность миллионов.

В свою очередь, старые компоненты менталитета, обладая социальной инерцией и консервативностью, могут тормозить становление новых социальных отношений. Таким образом, менталитет имеет противоречивую природу и воплощает в себе дуальную оппозицию новации и традиции, он служит одновременно и продуцирующим социальный прогресс фактором, и фактором сдерживающим чрезмерно быстрое и чрезмерно крупное социальные изменения. Обе стороны дуальной оппозиции менталитета – новация и традиция – необходимо, и между ними должно быть равновесие, своеобразный баланс. Имеется разумная мера новаций, названная А. С. Ахиезером шагом новизны, под которым понимается величина допустимых новшеств, не нарушающая комфортного состояния субъекта и стабильного состояния социума. Излишняя новизна, например непродуманные поспешные реформы, может вызвать деструктивные процессы и последующие за ними распад социума. Но имеется и разумная мера консерватизма, традиционность. Излишний консерватизм тоже играет отрицательную роль, он приводит к застою, накоплению нерешенных проблем и вместе с ними деструктивных процессов, которые в конечном счете могут разрушить этот социум.

В соответствии с отмеченными выше двумя сторонами своей дуальной оппозиции менталитет выполняет и две социокультурные функции:

1) поддержание преемственности существование социальной общности и ее единства через устойчивость поведения и воспроизводственной деятельности входящих в нее членов;

2) стимулирование социального прогресса посредствам постепенной сменой ментальных особенностей социальной общности – ее культурных приоритетов – через культурные инновации как новые программы воспроизводственной деятельности субъектов. В стабильных социальных условиях указанные социокультурные функции менталитета уравновешены.

Практически не исследован процесс самодетерминации менталитета, возникновения в нем новых культурных смыслов в результате креативной деятельности субъекта. Это служит, видимо, одной из причин весьма слабой изученности социокультурной функции менталитета, заключающейся в стимулировании социального прогресса. Во многих работах менталитет изображается как сугубо консервативный социокультурный феномен. Некоторые авторы вообще отрицают активную, продуцирующую социальный прогресс функцию менталитета. Так, М. Ю. Шеваков пишет, что “функция менталитета в общественном сознании состоит в обеспечении механизма стабильности, а не механизмов изменения”. Думается, что такая позиция в теоретическом отношении существенно обедняет понимание менталитета, а в методологическом отношении не способствует раскрытию причин прогрессивной социокультурной динамики.

Особым состоянием менталитет отличается в периоды социальных кризисов. В это время, во-первых, усиливается борьба между ментальной новацией, несомой одной частью социума, и ментальной традицией, представленной остальной частью этого социума. Во-вторых, возникающие в период кризиса слишком быстрые непредсказуемые изменения, а также многообразные деструктивные явления приводят к элиминации из менталитета некоторых компонентов, которые не могут функционировать в условиях кризиса из-за неадекватности. В то время как старые, неадекватные, ментальные особенности элиминируются, новые, адекватные, не успевают создаваться. Это разрушающее воздействие кризисной ситуации на менталитет подвергает опасности его целостность и сплачивающий, интегрирующий людей характер. В случае экстремального, критического воздействия кризисной ситуации на менталитет может произойти его дестабилизация, расслоение и нарушение общности членов данной группы, что, в свою очередь, может вызвать и распад этой группы. Возникающее в результате отмеченных процессов состояние может приводить к появлению многочисленных форм девиантного поведения и острым психологическим кризисам у представителей данной социальной общности.

Эта общность становиться способной прежде всего – а иногда и исключительно – к деструктивному в социально-политическом плане поведению. В таком случае возникает особый, а именно кризисный менталитет, который служит выражением определенного распада устойчивых прежде социальных образований. Докризисный менталитет отличается целостностью, относительной устойчивостью, адекватностью социальным условиям, способностью интегрировать социум и направлять усилия его членов на конструктивную деятельность. Кризисный менталитет характеризуется отсутствием целостности, чрезмерной ситуативностью и изменчивостью, неспособностью обеспечивать единство социума и противостоять деструктивным социальным процессам. Менталитет кризисного типа возникает, например, в ситуациях резкого перехода от тоталитаризма к демократии. Еще одна черта кризисного менталитета – его расколотость, разорванность, чрезмерная противоречивость. Противоречия могут иметь место и в докризисном менталитете. Расколотость означает наличие противоречия в самом ядре менталитета – в его ценностно-мотивационном компоненте. Поскольку менталитет управляет активностью человека, то расколотость менталитета обусловливает непоследовательность и непредсказуемость поведения субъекта менталитета, что, в свою очередь, может приводить к росту социальной дезорганизации. Знания описанных особенностей кризисного менталитета имеет значения для эффективного проведения различных социальных реформ. Одно из условий их успешности – обеспечение целостности менталитета. Для этого необходимо, во-первых, прогнозирование ожидаемой социальной реальности и, во-вторых, упреждающее системное созидание новых ментальных особенностей, адекватных прогнозируемой реальности.

Менталитет социума, даже одной нации, неоднороден. Для понимания некоторых существенных моментов развития общества важно выявить особенности менталитета интеллектуальной, или духовной, элиты, менталитета народных масс и менталитета правящей (политической) элиты. Благодаря самому менталитету, главной спецификой которого служит доминирующий в нем инновационный компонент, духовная элита творчески и квалифицированно культивирует высшие ценности социума, обобщает опыт мировой истории, производит взаимопроникновение высших достижений национальной мировой культуры. Она осмысливает и переосмысливает идеи, лишь наметившиеся в сознании народа, ее назначения – поднять сознание от узких частных задач до уровня проблем большого общества, всего человечества. Духовная элита развивает высшую культуру на основе массовой. Внедряя потом посредством интеллигенции смыслы высшей культуры в массовое сознание, она обогащает массовый менталитет, который становится способным стремиться к поддержанию установления более прогрессивных социальных отношений. В этом и проявляется взаимодействие менталитета духовной элиты и менталитета масс.

Важнейшая функция духовной элиты, по мнению А. С. Ахиезера, заключается в адекватной интерпретации массовых инвестиций – таких ходов мысли и их результатов, которые связаны с абсолютным противопоставлением полярностей в различных сферах бытия, признанием противоположностей абсолютно несовместимыми. Для духовной элиты преимущественно характерен диалектический стиль мышления, называемый А. С. Ахиезером медиацией. Медиация характеризуется отказом от абсолютизации противоположностей, вниманием к их взаимопроникновению, стремлением к синтезу полярных утверждений. Медиация – творческий, рефлективный процесс, порождающий культурные инновации – новые смыслы срединной культуры.

Функции духовной элиты – порождение новых культурных смыслов и внесение их в массы – создают для нее две опасности. Первая из них – раскол с народом, который массовым сознанием может рассматриваться как отпадение, превращение духовной элиты в носителя мирового зла. В результате само существование духовной элиты становится фактором роста дискомфортного состояния, что грозит ей уничтожением. Гибель духовной элиты, изоляцией ее от общества может быть аналогично потере человеком разума в сложной ситуации… Раскол не происходит в тех странах, где существует диалог духовной элиты с массовым сознанием, где результаты творчества каждой из частей общества постоянно осваиваются другими частями и масштабы приемлемых новшеств, шага новизны постоянно расширяются.

Вторая опасность для духовной элиты – партиципация, слияние ее с народом, отказ ее от своих специфических ценностей и принятие ценностей массового менталитета. В данном случае менталитет духовной элиты опускается до уровня массового менталитета и, следовательно, теряет свою специфику, а элита превращается в псевдоэлиту. Негативным последствием этого является исчезновение или ослабление конструктивной напряженности, которая имеет место в дуальных оппозициях “духовная элита – правящая элита”, “духовная элита – народ”, “правящая элита – народ”. Это означает исчезновение, крайнее ослабление социокультурного механизма, обеспечивающего напряженное стремление духовной элиты, правящей элиты и народа к высшим ценностям национальной и мировой культуры во всех ее формах. Место этого стремления и этих ценностей заполняют не выходящее за пределы установленного правящей элитой шага новизны серое творчество, простая грамотность, ценности расхожих банальностей, всевозможные упрощенности, вступающие противоречие с усложняющейся реальностей, что до катастрофических размеров усиливает социокультурные противоречия.

В результате замены духовной элиты псевдоэлитой в обществе исчезает важный источник культурных инноваций и стимул социального прогресса. Кроме догматизма, инверсионной логики, интолерантности, одной из характерных ментальных особенностей представителей псевдоэлиты является повышенная агрессивность, направленная против настоящей духовной элиты. Восстановление духовной элиты и установление ею продуктивного диалога с правящей элитой и народом – длительный и трудный процесс. Менталитет духовной элиты отличается от менталитета не только масс, но и от менталитета правящей элиты. Духовная элита нацелена на решение перспективных основополагающих проблем жизни, на поиск высших ценностей. Она прогнозирует пути развития нравственных идеалов общества, а также указывает и на их слабости. Если в менталитете интеллектуальной элиты преобладает инновационный компонент, то в менталитете правящей элиты особенно выражен праксеологический компонент. Правящая элита превращает полученные духовной элитой результаты интерпретацией в актуальную повседневную практику, в оперативную деятельность. Она решает в основном повседневные проблемы, направленные на стабилизацию общества и преодоление дезорганизации.

Правящая элита, балансируя между двумя социальными полюсами, должна поддерживать связь как с народными массами так и с духовной элитой. Как и для духовной элиты, для нее характерны две опасности. Первая из них – отпадение от народа, чрезмерное расхождение менталитета правящей элиты с массовым менталитетом, особенно в мотивационной части менталитета, то есть понимание ценностей и целей бытия. Крайним случаем отпадения может быть принятие массами правящей элиты за воплощение зла, что, в свою очередь, может приводить к социальному взрыву. Вторая опасность заключается в партипации – стремление власти слиться с народом, проникнуться почвенными, догосударственными иллюзиями, верой в способность народа после ликвидации бюрократии навести полный порядок, достичь изобилия, перегнать все страны и т.п. За полное заполнение менталитета правящей элиты ценностями и установками массового сознания правящая элита расплачивается ослаблением связи с духовной элитой или даже полным разрывом с ней и неизбежным при этом снижением компетентности решений и эффективности управления социумом. При этом правящая элита лишается разума, веры, красоты, а духовная элита – преобразующей социум силы. Различие менталитетов элит постоянно стимулирует возникновение противоречия между ними, которое, однако, периодически сменяется стремлением правящей элиты использовать творческую энергию духовной элиты для решения своих проблем по интеграции общества.

В случае глубокого конфликта между правящей и духовной элитой может происходить избиение последней, что в истории находило выражение в виде изгнание неугодных деятелей культуры, помещения их в монастырь, тюрьму или психиатрическую лечебницу, лишение права публиковать свои сочинения, а в крайних случаях – в виде физического уничтожения. При тоталитарных режимах отношения между правящей элитой, духовной элитой и народом принимают извращенный характер: духовная элита подавляется и уничтожается; возникает духовная псевдоэлита, которая вместе с интеллигенцией занимается серым творчеством; право быть источником инноваций признается за верхушкой правящей элиты и в крайних тоталитаризма даже за одним лицом – верховным правителем. Принятие правящей элитой или диктатором несвойственной им инновационной функции, заключающейся в продуцировании новых культурных смыслов, которую они не могут эффективно выполнять, служит одной из причин негативных явлений в обществе.

 

ГЛАВА 3ПРАВОВОЙ МЕНТАЛИТЕТ БЕЛОРУССКОГО ОБЩЕСТВА

Правосознание белорусского общества конца 20 в. отличалось полярностью мнений, оценок правовых ориентаций, когда одновременно сочетались разнородные и часто парадоксально противоречивые взгляды, ценности, идеи относительно феномена права и правовой сферы в целом. Такое “сочетание несочетаемого” объясняется прежде всего состоянием правового сознания в условиях коренных преобразований и трансформаций, имевших место в жизни белорусского общества.

В начале 90-х гг. 20 в. главной задачей общественного правового сознания являлось восприятие новых и противоположных по содержании ранее закрепленных и на протяжении длительного периода времени считавшихся наиболее соответствующими уровню развития общественных отношений правовых ценностей, идей, принципов, подходов к правовому регулированию тех или иных институтов государства и общества.

Во второй половине 90-х гг. 20- начале 21 в. для общественного правового сознания белорусов главной диллемой являлось уже не то, нужно или не нужно усваивать жизненные стандарты, ценности, правовые нормы и идеи, политические, экономические, правовые институты, не свойственные отечественной правовой системе исторически, а то, какой путь, какую стратегию избрать для проведения в жизнь, как, каким образом сочетать общепризнанные мировым сообществом ценности с отличными от западных белорусскими условиями.

Нельзя констатировать, что нормативное закрепление новых (или ранее уже существовавших, но с новым содержанием) явлений правовой действительности и подходов к правовому регулированию общественных отношений автоматически влечет за собой адекватное восприятие их правовым сознанием. И это закономерно, поскольку, несмотря на то, что правовому сознанию в силу природы этого юридического явления свойственны такие качества, как динамичность, подвижность, тем не менее одномоментное изменение правового сознания невозможно. В условиях, когда сначала происходит нормативное закрепление каких-либо новых явлений правовой сферы, часто не соответствующих ожиданиям общества, а заимствованных из правовых систем других стран, это как правило, не вызывает положительных правовых оценок общества. Очевидно, что вполне безвредные и благотворные элементы культуры на родной почве могут оказаться опасными и разрушительными в чужом социальном контексте. Основной причиной негативных реакций на существенные изменения в правовой сфере таким способом является невозможность учета ментальных особенностей общества.

Сознание каждого народа имеет свою ”первичную структуру”, которая определяет его (сознания) особенности и свидетельствует о культурно-историческом своеобразии развития каждой страны и общества. На формирование менталитета общества влияет специфика историко-экономического, - правового, -социального развития, геополитического положения, особенности духовного развития и др. А. Токвиль писал, что физические, географические условия страны менее значимы, чем законы, а законы занимают подчиненное место по отношению к нравам народа. С другой стороны, не менее опасной является позиция, в соответствии с которой говорят о необходимости во чтобы то не стало самобытности культуры, о не восприятии каких бы то ни было других (в частности, небелорусских) ценностей, идей, моделей, принципов и т.п. Итак, аксиомой в настоящее время является то, что зарубежный правовой опыт следует учитывать, однако сопоставлять внедренные в практику других государств правовые явления на совместимость с собственной правовой системой, традициями, ментальностью народа и другими факторами, влияющими на восприятия обществом того или иного нового правового института.

Современному общественному правовому сознанию белорусов присуща относительная однородность и однонаправленность правовых взглядов, идей, чувств, что предопределено прежде всего переходом правовой системы РБ на новый уровень развития, характеризующийся оформлением правовой политики и идеологии государств, системы приоритетных правовых ценностей, стабилизацией подходов и механизмов правового регулирования общественной жизни.

Поэтому особенно актуальным в настоящее время в целях обеспечения дальнейшего поступательного развития правовой сферы РБ является глубокое научное исследование и учет при осуществлении дальнейших преобразований правового менталитета белорусского общества.

Правовой менталитет как явление правовой сферы советскими учеными не исследовался, хотя менталитет как предмет исследования науки привлекал внимание ученых различных областей знаний. Как субъективный образ действительности менталитет представляет собой своеобразную систему глубинных, устойчивых, относительно поверхностных, изменчивых представлений, определяющих миропонимание и мироощущение людей. Ментальность выступает не только как содержание сознания и самосознания (чувства, взгляды, представления и т.п.), но и как стиль мышления (способ понимания и оценки действительности), то есть как то, что люди думают, так и то, как они мыслят, как воспринимают и реагируют на события.

В настоящее время правовой менталитет глубоко изучается учеными. Актуальность же исследования этого явления и введения в научный оборот термина “правовой менталитет” обосновывалась еще в 90-х годах 20 века. Современные научные разработки правового менталитета осуществляются как учеными-философами, так и учеными-юристами.

Белорусскими учеными данный феномен практически не рассматривается, правовой менталитет белорусского общества не является предметом самостоятельного исследования на монографическом уровне. Тем не менее правовой менталитет изучался в связи с исследованиями правового сознания, а также литературных памятников средневековой культуры, в которых отражено своеобразие и уникальность правового менталитета белорусов.

Несмотря на активизацию исследования феномена правового менталитета, не существует до сих пор общепризнанного определения правового менталитета, ведутся споры относительно его места в системе юридических явлений, структурных элементов и другое.

Никем подвергаемым сомнению является только тезис о важности учета правового менталитета при осуществлении преобразований правовой сферы того или иного государства.

Отечественному правовому сознанию, считают ученые, более близки коммунитаристские ценности, чем либеральные, что также объясняется исторически складывающимися социальными и политическими отношениями и, следовательно, образовавшимися отсюда традиционными установлениями, культурными образованиями, которые в конечном счете сложились как черты национального характера, менталитета народа. Исследователи отмечают, что белорусам наряду с другими восточноевропейскими народами свойственен жесткий тип мышления, тогда как на Западе доминирует гибкий тип мышления. Соответственно в белорусском обществе традиционно отражается предпочтение унификации, однообразию, манизму, что приводит к утверждению своего рода концепции отрицания множественности бытия и утверждению единого, одного чего-нибудь и выражается в стремлении к однолинейному, однонаправленному, одновариантному пути общественного, в том числе и правового, развития.

Существенная черта белорусского правового менталитета – амбивалентность, выражающаяся в сосуществовании правового негативизма и правового скептицизма рядом с традиционным уважением к закону и стремлением к правопорядку на глубинном уровне.

Базовой конструкцией менталитета любого народа является иерархия ценностей, поскольку именно последние выступают мощным нормообразующим факторам. Степень доверия к праву, солидарность с правовой нормой прямо пропорционально зависит от степени отражения в законодательстве общезначимых для общественного сознания того или иного народа ценностей, соответствия между вкладываемым законодателем содержанием, смыслом этих ценностей и представлениями о них индивида, общества. Дело даже не столько в том, что у каждого народа ценности свои, отличные, свойственные только этому народу, а скорее в том, что одни и те же ценности, и правовые в том числе, имеют свое собственное оригинальное “прочтение”, свое содержание, свой взгляд на перспективное их размещение и значимость по отношению друг к другу у каждого народа. Исторически сложившееся оригинальное представление о ценностных образованиях свидетельствует о “склонности” народа к тому или иному типу политического, правового, социального, культурного бытия.

Изучение правового менталитета, являющегося слоем правового сознания, представляющим собой совокупность чувств, взглядов, теорий, идей субъектов права о правовой жизни, складывающихся на протяжении длительного периода времени, позволит вычленить специфические, свойственные только белорусскому обществу особенности правового развития и при разумном учете этих особенностей значительно повысить качество функционирования правовой сферы Республики Беларусь.

 

ГЛАВА 4ПЯТЬ ПАРОДОКСОВ НАЦИОНАЛЬНОГО САМОСОЗНАНИЯ БЕЛОРУСОВ

 

По этому поводу в научных, околонаучных и квазинаучных кругах представлен широкий спектр мнений, полюсные точки которого можно определить как:

1)"О каких белорусах теперь можно говорить, когда этот, с позволения сказать, народ не имеет даже языка?"

2)"Белорусы — древнейший и самобытнейший из всех восточнославянских народов, загнанный в "культурную яму" усилиями воинственных и жестоких соседей".

3)В "зазоре" между этими суждениями существует множество точек зрения, но при внимательном рассмотрении становится очевидно, что все они суть вариации одной из упомянутых "тем". С них и начнем. Итак, существуют ли белорусы как этнос? И в связи с этим: что такое этнос в принципе?

На протяжении столетий считалось, что основные признаки этноса — общее "кровное" происхождение, общая территория с сопутствующим ландшафтом, общность религиозных верований и, наконец, общий язык как маркер этнической самобытности. На сегодняшный день общеизвестно, что существует немалое количество "разнокровных" (например, большинство латиноамериканских) этносов; народов-"мигрантов" (евреи, цыгане и — чем далее, тем более — этнографические группы в составе народов и наций: итальянцы, ирландцы и мн. др. в США, украинцы в Канаде и т.д.); множество разноконфессиональных этносов (китайцы, японцы и др.) и одноконфессиональных межэтнических цивилизаций (например, буддийская). В итоге из ведущих этнических признаков реально существенным остается только язык. Вот тут-то мы и сталкиваемся с парадоксом первым: белорусы по преимуществу говорят по-русски… а значит, не являются народом? Однако, в мире существует множество двуязычных (а то и трех-, и даже четырех -язычных) этносов и наций. Это и швейцарцы, и ирландцы, и филиппинцы, и канадцы. С другой стороны, существует немало народов, говорящих на одном и том же языке: для части из них он — родной, для других — заимствованный. Так, по-английски говорят около 380 млн. человек, из которых на Европу приходится лишь около 17%. А значит, хотелось бы этого или не хотелось сторонникам первой точки зрения — и язык, важнейший маркер этнической самобытности, отнюдь не является первостепенным признаком этноса! "Очевидные", сами собой напрашивающиеся критерии различения этносов, рассыпаются в прах. А если поискать среди не столь очевидных? Среди менее вещественных?

Cogito ergo sum. "Мыслю, следовательно, существую", писал Декарт. "Познай самого себя", — призывал Сократ. Зачем? Чтобы стать человеком. Самосознание — вот то, что отличает человека от иных природных существ, а человеческую общность — от стаи или стада. И не случайно все современные определения этноса включают и такую "нематериальную" составляющую как этническое самосознание. Этническое самосознание в широком смысле слова — это представление народом о собственной сущности, о своем положении в системе взаимодействий с другими народами, о своей роли в истории человечества, включая осознание своего права на свободное независимое существование и на производство самобытной этнической культуры. Этническое самосознание в узком смысле слова — это представление данного этноса о своей специфической отличности от других, осознаваемой как высшая ценность (этническая самоидентификация). Социально-культурным ядром самосознания этноса является менталитет, позволяющий этнофорам сходным образом воспринимать действительность, оценивать ее и действовать в соответствии с устоявшимися нормами, ценностями и поведенческими моделями.

При таком подходе к феномену этноса становится очевидным парадокс второй: белорусы, в быту предпочитающие русский язык, на деле обладают устойчивой белорусской самоидентификацией. Так, по данным переписи населения более 80% населения определило себя как белорусов и более 70% признали своим родным языком белорусский. И хотя последнее число меньше, нежели в других республиках бывшего СССР, однако, значительно больше, чем можно было бы предположить из эмпирических наблюдений: на улицах городов практически не слышится белорусской речи, да и в деревнях люди помоложе разговаривают по преимуществу на "трасянке" — пестрой смеси русского и белорусского языков. Такая ситуация не нова: в разное время ее переживали и ирландцы, и филлипинцы, и народы Индии. И корни ее всегда историчны.

Само историческое становление белорусов происходило исключительно в полиэтническом (поликультурном, полиязыковом, поликонфессиональном) социуме. Начиная с периода вхождения кривичей, радимичей и дреговичей в Киевскую Русь, предки современных белорусов никогда не жили обособленно, а лишь в перекрестии разнообразных поликультурных взаимовлияний. Показательно, однако, что уже в этот период прабелорусы отличались некоторым количеством локальных характерологических особенностей. Несомненными свидетельствами этого являются как длительная борьба не только полоцких князей, но и населения Полоцкого княжества за свое самоуправление, так и качественно более значительное сохранение элементов язычества в мифологии, обрядах и повседневном быту широких народных слоев; достаточно упомянуть хотя бы неизвестных в фольклоре других славянских народов божеств-олицетворений Ліолі (весны), Тіоці (лета), Жыценя (осени) и Зюзі (зимы), а также — подземного божества и божества лесных пожаров Жыжэля. С другой стороны, у прабелорусского населения Киевской Руси практически полностью отсутствует оригинальный богатырско-героический эпос, воспевающий наступательность и готовность к территориальной экспансии.

В этом отношении ментальный склад белорусского народа остается стабильным и в период Великого Княжества Литовского (ВКЛ). Среди этногрупп, проживавших на территории ВКЛ ("жмудинов", татар, евреев, украинцев), "русины", как называли себя подданые бывшей Киевской Руси, придерживающиеся "русской веры" (православия) составляли около 8/10 населения и занимали около 9/10 территории, в основном, совпадающей с территорией будущей Белоруссии. Неудивительно, что все три Статута ВКЛ написаны на старобелорусском языке: другие народы ВКЛ либо были слишком малочисленны, либо не имели собственной письменности. Именно в ВКЛ белорусы (разумеется, лишь шляхетская верхушка) обрели правовую независимость, закрепленную актами, написанными на автохтонном языке. Это имело четкие последствия для самосознания и менталитета народа: при сложившемся единстве ментальных черт белорусов (религиозная и этническая терпимость — "толерантность", биполярная ориентация на вхождение в общеевропейский мир при сохранении связей с православной Русью; отстутствие агрессивности и злопамятности в отношении других народов, восприятие христианской религии, в основном, в рамках бытовой морали при верности "паганскiм", т.е. языческим божествам и др.) самосознание белорусов того времени в основном имеет государственный оттенок, и основную роль в нем играет подданство ВКЛ. Отсюда — наряду с самоназванием "русины" в значении "православных" появляется этноним "литвины", обозначающий принадлежность белорусов к мощному государственному целому, а с 16 в. — этноним-уточнение "литвины-белорусцы", строящийся на принадлежности не только к государству, но и к земле, пантеистическое отношение к которой белорус сохранил на всем своем историческом пути.

В последующие периоды — вхождения в Речь Посполитую (РП) и Российскую империю (РИ) именно это ощущение привязанности к родной земле и становится определяющей точкой белорусской самоидентификации. Массированное окатоличивание, которому Польша подвергла население бывшего ВКЛ при ментальной белорусской веротерпимости и бесконфликтности, привело к трагическим последствиям — не только стратификационному, но и общекультурному разрыву между массами и элитой в лице белорусской шляхты и городского (особенно западно-белорусского) населения. Шляхтич-католик заведомо имел огромные преимущества в правах (включая право голоса и протеста, неприкосновенности личности и имущества), дающие возможность обретения не только почета, но и обогащения. Потому переход к иной конфессии дворян приобрел массовый характер. А за конфессиональным "перекрашиванием" с неизбежностью следовали и переход на польский язык, и — шире — подмена самоидентификации.

В городской профессионально-ремесленной среде такое положение дел обеспечивалось посредством иного механизма — обучения (зачастую бесплатного) на польском языке в иезуитских коллегиумах и школах. Отсюда — все ширящееся в образованной среде отношение к белорусскому языку как к "мужыцкай мове". Показательно, что ни польская, ни русская культура не знали такого разрыва (исключая во все времена небольшую франкофильскую аристократическую прослойку). Попытка создания унии как "народнай царквы", примиряющей обе конфессии и одновременно синтезирующей идеи и ценности и Востока, и Запада, обернулась неудачей. Однако, зерно, брошенное в землю, проросло: униаты достаточно скоро поняли, что они не поляки и не русские, а особое социальное целое, с которым себя и идентифицировали. Впервые получив в обоснование собственную, называемую "белорусской" веру, этноним "белорусы" обретает собственную жизнь вне приложения "литвины". Однако, следует отметить, что и эта самоидентификация, строго говоря, не является этнической, а, скорее, этноконфессиональной.

Тем временем Белоруссию подстерегал следующий удар: в 1654 г. на территорию РП вторглись войска Алексея Михайловича. "Неизвестная война", длившаяся семь лет, привела к сокращению народонаселения вполовину: восстановилось оно лишь к середине 19 в. За пределы Белоруссии были вывезены не только библиотеки, книжные собрания монастырей, но и образованные люди, ремесленники, крепостные актеры и т.д., значительная часть из которых погибла в пути, а остальные были вынуждены прилагать свои умения и таланты на ниве иной культуры. Приведем лишь два факта. Известно, что Оружейная палата Московского Кремля, Валдайский, Иверский, Воскресенский, Ново-Иерусалимский монастыри и Коломенский дворец созданы, в основном, руками белорусских мастеров. В самой же Белоруссии ремесла и спустя столетие не достигли прежнего расцвета. Не является секретом и то, что из 78 актеров придворного театра Алексея Михайловича 70 было белорусами.

Оказавшись в разграбленных городах, растерянные люди впервые стали покидать пределы страны — и это в высшей степени оседлый народ! Особенно это касалось людей талантливых, способных найти себе применение и на чужбине. А горожане, чьи амбиции были не столь сильны, уходили в деревни в надежде на то, что уж земля-то не подведет, даст прокормиться. Но последний удар был впереди: в результате трех разделов РП народ Белоруссии вновь оказался в другой стране — в составе Российской империи.

Прошло не так-то уж много времени с периода ВКЛ, а полноправное этническое самоощущение белорусов (разумеется, прежде всего, высших сословий и городского населения) сменилось осознанием себя как народа не состоятельного ни в политическом, ни в социокультурном, ни в конфессиональном отношении: вскоре началось очередное насильственное обращение белорусов — на этот раз в православие. Белорусская профессиональная культура оказалась в состоянии "национальной летаргии" (М.Богданович). Но, как известно, культура — сущность живучая: уничтожить ее крайне сложно: лишенная своего "верхнего" культурного слоя, она начинает фольклоризоваться. Не случайно 17-18 вв. — столетия расцвета в Белоруссии одной из самых обширных в Европе песенной культуры, создания самобытных пословиц, поговорок, загадок, считалок и т.д.

Такие перемены в самосознании не могли не отразиться на самом менталитете этноса. Так, именно в эти годы появляется в белорусском менталитете такая черта как "тутэйшасць": на вопрос о своей национальной принадлежности белорусский крестьянин часто отвечал: "Я тутэйшы (здешний)", т.е., отличая себя и от поляков, и от русских, но не имея возможности самоидентификации по отношению к постоянно менявшемуся государственному целому, он самоидентифицировал себя с тем единственно непоколебимым, что было искони — с родной землей, окружающей его от рождения до смерти.

Процесс самоидентификации белорусского крестьянства затруднялся еще и тем, что народ — теперь уж не последовательно, а одновременно — подвергался двум разноречивым влияниям — российскому имперскому и польскому католическому, которое до поры до времени не искоренялось, а приветствовалось: таким образом самодержавие "вербовало" сторонников среди крупной шляхты. Однако, в 19 в. это положение круто меняется: в течение тридцати лет по территории Белоруссии проходят два крупных восстания — и если первое из них имело по преимуществу "польский" характер, то восстание К.Калиновского было разночинско-национальным. Вот тогда-то и сказался трагический разрыв "верхов" и "низов", извечное недоверие крестьянства к шляхте, даже настроенной столь искренно-"народно", как К.Калиновский: крестьянство не поддержало инициаторов-шляхтичей. Пути народных масс и шляхетской интеллигенции настолько разошлись, что можно без преувеличения говорить не только о разных типах самоидентификации, но даже и о разных типах менталитета — полонизированного шляхетского и белорусского "крестьянского" .

Выраженными, устойчивыми чертами последнего в 19 в. можно считать такие качества, как:

1)самоидентификация себя на бытово-психологическом уровне как особого социально-этнического целого — “мужиков-белорусов” (по выражению Я.Купалы).

2)“Тутэйшасць” как глубинная привязанность к “малой родине”, но одновременно выражающая социально-политическую и в значительной степени национальную индифферентность

3)Специфическая “памяркоўнасць” народного характера, выразившаяся в долготерпении и жизнестойкости белорусов, но часто оборачивавшаяся покорностью обстоятельствам, некоторым фатализмом (примечательно в этом смысле название поэмы Ф.Богушевича "Кепска будзе" — "Плохо будет") и настороженностью в отношении радикальных изменений.

4)Упорство и трудолюбие белорусов. Среди восточно-словянских народов именно белорусы, по описаниям “сторонних” наблюдателей, отличаются наибольшим упорством в повседневном труде, привычкой добиваться успехов собственными силами и стараниями (без надежды на поддержку "сверху", ибо таковой не было никогда).

5)Слабая выраженность личной и коллективной инициативы, связанная и с долготерпением народа, и с исторически сформированным недоверием к крайностям, и с традиционным консерватизмом.

6)Терпимость и толерантность. Это качество еще со времен ВКЛ отличает белорусов как в личных отношениях, так и в отношении к другим народам, конфессиям и идейно-политическим убеждениям. В то же время терпимость нередко переходила (и до сих пор переходит) в общественный конформизм.

7)Преобладание элементов общинной психологии, которые выражаются в потребности в коллективном труде (культурный феномен «талаки» — группы соседей и друзей, приходящих на помощь в тяжелой работе, в горе, словом, в любых затруднительных обстоятельствах) и в неприятии крайних индивидуалистических позиций. Одновременно для белоруса-крестьянина характерно и недоверие к большим искусственно созданным коллективам, руководимых некой "глобальной идеей". В этом смысле примечательна частушка, пусть и более поздняя по времени (30-е гг. 20 в.), но характерная для самого менталитета исторического белоруса:

Не баюся я марозу,

Не баюся холаду,

А баюся я калхозу,

Што памру ад голаду.

При сохранении в массах народной культуры и языка —упрочившаяся в 19-м веке тенденция к заниженной культурной и этнической самооценке, что стало тягчайшим фактором, мешающим оформлению национально-культурной самоидентификации.

Шляхта же вплоть до второй половины 19 в. в огромной своей массе придерживалась не только пропольских настроений, но и полонизированной "картины мира".

Однако, уже в 30-40-е годы (после первого восстания) позиция правительства в отношении "польских влияний" резко изменилась: был закрыт Виленский университет, искоренены католические и униатские церкви и школы. Дальше — больше: начавшись как "антипольские", нападки стремительно приобрели характер "антибелорусских". Дошло и до того, что сам этноним "Беларусь" оказался под государственным запретом: вместо него было введено малопонятное название "Северно-Западный край". Вот-тут-то мы сталкиваемся с парадоксом третьим: все шаги правительства, направленные на искоренение враждебного элемента, медленно, но верно вели к усилению контакта и взаимопонимания между шляхтой и крестьянством. Так, в силу указа Николая I, шляхтичи, не представившие оригинальных (а следовательно, древних, и значит, истертых до неузнаваемости или утерянных за века) грамот о происхождении, исключались из дворян и переводились в сословие крестьян-однодворцев. Образованные, высококультурные люди (а было их около 50.000 человек!) зажили крестьянской жизнью бок о бок с "сялянами". Кроме того, государство железной рукою искореняя польские влияния в городах, добилось неожиданного результата: многие горожане, вынужденные отказаться от знакомого польского, обратились к языку и культуре предков.

Тенденции европейского романтизма, проникшие в Белоруссию, в основном, в студенческую и гуманитарную среду, тоже сделали свое дело — с их восприятием народа как хранителя извечной мудрости, фольклора как основы профессионального творчества, идеализации деревни и пейзан. К концу 19 столетия белорусская культура перестала быть сугубо "мужыцкой": появились изучавшие ее этнографы, пишущие на белорусском языке поэты, собиратели национальных костюмов, керамики, гобеленов, первые белорусские газеты (особое место тут принадлежит газете "Наша нiва"), издательства и наконец — белорусское учительство, на свой страх и риск обучавшее детей на запрещенном языке. Показательно, что новая идентификация, с которой начинает отсчет белорусская "новорожденная" интеллигенция, носила характер намеренный: так, Я.Купала начинал писать по-польски, Я.Колас и М.Богданович — по-русски, а к белорусскоязычному творчеству пришли сознательно. С подобной ситуацией не приходилось сталкиваться ни русскому, ни польскому этносам, народ и интеллигенция которых изначально говорили и писали на едином языке, жили в едином культурном пространстве и обладали более или менее высокой национальной самооценкой (опускаю разность субкультур и страт общества).

Можно с полным правом утверждать: в лице разночинной интеллигенции Белоруссия обрела то, чего ей недоставало во все времена, — собственный культурный слой или прослойку "носителей личностного сознания" (по замечательному выражению С.В.Лурье) Носители личностного сознания в отличие от носителей сознания традиционного — это люди, в критический для этноса момент определяющие иерархию ценностей, без которой культура хиреет, никнет, существует в подполье, а впоследствии истаивает, ассимилируясь с более сильной. За несколько десятков лет благодаря "новым гуманистам" Белоруссия вновь обрела и литературный язык, и профессиональные литературу, театр, этнографию, и, главное — помимо сугубо пограничных районов — единую самоидентификацию населением себя как белорусов. Более того, именно в эти годы белорусы впервые в истории обретают национальную идею как таковую (хотя зачатки ее, безусловно, начали проявляться еще в эпоху Возрождения — в творчестве Ф.Скорины, М.Гусовского, В.Тяпинского, С.Будного и других культурных деятелей ренессансного и реформационного толка).

Нельзя сказать, чтобы ростки этой идеи в последующие за белорусским Возрождением периоды зачахли полностью или существовали только в фольклорном виде. Например, 19 в. ознаменовался появлением двух блистательно-искрометных поэм, написанных по-белорусски — "Энеида наизнанку" и "Тарас на Парнасе". Однако… поэмы были анонимными. Созданный в гоголевской традиции фантазийный роман в рассказах "Шляхтич Завальня, или Беларусь в фантастических рассказах" Я.Борщевского, роман о Белоруссии, всецело основанный на отечественном фольклоре, был написан по-польски. Автор объяснял это тем, что в польском варианте роман станет достоянием большего количества читателей, чем если бы был написан по-белорусски. Наконец, классик белорусской литературы В.Дунин-Мартинкевич, переводя "Пана Тадеуша" А.Мицкевича на "родную мову", чуть не извиняясь пишет автору, что обрядил его творение в "мужицкую сермягу". Потому лишь о белорусской разночинной интеллигенции рубежа веков мы можем говорить как о первом истинном культурном слое, укрепившем ставший к этому времени достаточно шатким культурный фундамент этноса и — более того — начавший закладывать новый, теперь уже национально-культурный фундамент на основе новой же национальной идеи.

Подтверждения положения о прямой связи национального самостроительства народа и наличия культурного слоя интеллигенции мы можем найти у многих философов, культурологов, историков 20 в.: так еще в 1908 г. в статье "К вопросу об интеллигенции и нации" Н.А. Бердяев писал о том, что нация немыслима без играющей в ней определяющую роль выразителей своего высшего морального сознания, интеллекта и правдоискательства. Однако — и это важно —белорусская национальная идея имела специфические отличительные качества. Так, она не основывалась, как это зачастую бывает, на агрессивности в отношениях с инородцами и иноверцами: сказалось многовековое бытие в "пестрых" по национальному составу государствах. Потому возникающая в умах интеллигенции — от великого поэта до сельского учителя — национальная идея белорусов строилась с учетом исторически и культурно заложенного полиэтнического "характера" белорусов.

Показательно изобилие этнических русских, поляков, евреев, украинцев, татар, ставших белорусскими деятелями культуры в первые десятилетия советской власти (З.Азгур, З. Аксельрод, А.Александрович, А.Бембель, Зм.Бядуля, М.Блистинов, Я.Бронштейн, В.Головчиня, И.Замотин, Г.Кобец, Я.Мавр (И.Федоров), Е.Мирович, Н.Никольский, А.Овечкин, В.Пичета и др.). Думается, что именно в этом коренится и то обстоятельство, что из всех советских республик в определенном отношении Белоруссия была самой "советской" — в том смысле, что, пожалуй, как никакая другая, всерьез восприняла постулаты об интернационализме и дружбе народов как принципе. Интересно в этом контексте и отсутствие антисемитизма во всех слоях белорусского социума.

Начиная с эпохи ВКЛ, где белорусы и евреи впервые зажили бок о бок, обмениваясь не только товарами, но и гуманитарными достижениями (так, известно, что первый перевод нескольких религиозных текстов на старобелорусский язык принадлежит виленским евреям), напряженности между этими двумя народами практически не было, что доказала вторая мировая война. И по сей день израильское посольство в Минске ежегодно чествует вновь обнаруженных "нееврейских праведников", не предполагавших, что они праведники, — людей, прятавших по погребам и чердакам своих домов знакомых и незнакомых евреев. Нет, разумеется, в советскую эпоху существовал государственный антисемитизм, существовал и накладывал отпечаток на повседневное, бытовое поведение, однако, уже в первые годы перестройки — с лишением его государственной санкции — антисемитизм как явление испарился практически без следа. Характерно для белорусов и непредвзятое отношение к "лицам кавказской", "азиатской" и прочих несуществующих национальностей. Более того, само ментальное миролюбие и нежелание входить в конфликт, а также знаменитая белорусская толерантность по отношению к иным народам и конфессиям, понимаемые как экзистенциальные этнические ценности (так называемые "фокальные" или "доминантные"), привели к тому, что национальная идея белорусов имеет "посреднический" характер.

Та роль, в которой, по мнению Вл.Соловьева, должно было реализоваться мессианское предназначение России — быть посредницей между народами — в силу политических и общих социокультурных событий была принята белорусами практически внерефлективно. Думается, что и в этом (хоть и не только в этом) коренится причина индифферентного отношения многих белорусов к своему языку. Для белоруса всегда было важнее договориться, найти точки соприкосновения, нежели проявить этническую гордость, нередко перерастающую в этноцентрическую гордыню. И далеко не случайно во время выборов в Учредительное собрание в 1917 г. за местные партии с четко выраженной национальной ориентацией проголосовало менее 1%, хотя в это время белорусский язык был единственным, на котором говорило подавляющее большинство белорусов.

Другой характеристикой национальной идеи белорусов, воплотившейся в к.19-н.20 вв. была тенденция к собственной государственности (или к самостоятельности в рамках полиэтнического государственного целого). Пожалуй, самым бесспорным признаком нации является наличие собственного государства (или равноправного автономного статуса в составе многонационального государства) или, по крайней мере, тяготение к этому как к общенациональному идеалу. Именно в собственной государственности не имевшие своей автономии после ВКЛ белорусы искали выход из сложной этнополитической ситуации. Эта тенденция в значительной мере сохранилась до сих пор: этноязыковая самоидентификация белорусов "отступает" перед государственной.

Важно и то, что национально-устремленное самосознание белорусов рубежа веков, как и многих других долго угнетаемых народов, базировалось на социальной подоплеке. Широко известно, что изначально в основе национальной идеи и этнического самосознания в целом лежит антитеза "мы — они", причем, образ "они" (чужаки) служит основой не только различения с членами другого этноса, но и интеграции собственного как "мы". Более того, образ "они" при необходимости (а нередко и без оной) с легкостью превращается в так называемый "образ врага". Примечательно, но "образ врага" для белорусов никогда (за исключением моментов прямых военных столкновений) не носил этнического характера: в бедах народ винил не русских и не поляков, а "панов". Думается в этом тоже коренится причина приятия советской власти и интеллигенцией, и — в основной массе — народом, несмотря на настороженность в отношении массовых действий и эпохальных идей.

Нельзя не признать, что в самом фундаменте этой национальной идеи при всем ее по-человечески крайне привлекательном содержании есть некоторое "но". Причина этого "но" — то, о чем некогда много писали два совершенно разным мыслителя — Н.Бердяев и Н.Лосский: недостатки народа (как и личности) суть продолжение его достоинств. Отсутствие имперских амбиций в менталитете народа может привести к вялости и бездеятельности в принципиально важных вопросах. Миролюбие нередко оборачивается подчиненностью обстоятельств. А исчезновение оппозиции "мы — они" — к размыванию "порога коммуникации". Тем более, в период, когда огромная государственная машина направлена на создание некоего мифического существа, чья этническая принадлежность определяется словом "советский". Начиная с 1930 г. — с обвинения белорусской интеллигенции в "буржуазном национализме", с ареста 108 культурных деятелей, с подрыва крестьянского хозяйствования путем насильственной коллективизации — начался хорошо известный всем республикам СССР процесс унификации народа. Это точка, от которой можно вести отсчет длительного упадка национально-культурного сознания белорусов.

Так, несмотря на то, что в 1940-1941 гг. в Белоруссии на 10.000 населения приходилось 24 студента (а это больше, чем в Германии, Франции и Великобритании в этот же период), языком обучения был русский. Белорусскоязычная интеллигенция планомерно заменялась русскоязычной. То же касалось и рабочих — мигрантов из деревни, принимавших русский язык в качестве языка общения. Если же вспомнить о чудовищном подрыве генофонда в годы второй мировой войны (четверть населения в возрасте от 18 до 40 лет, т.е. тех, кто мог составить основную силу общенародного процветания) и годы сталинского террора, первыми жертвами которого пали национально настроенные интеллигенты, искоренение белорусских учебных заведений (так, в 50-е годы большая часть районных и областных центров Белоруссии вообще не имела белорусскоязычных школ), то причины "национальной маргинализации" становятся явными.

Не изменилась ситуация и в пору "оттепели". Уже в 1959 г. на встрече с представителями интеллигенции в Минске Н.С.Хрущов во всеуслышание заявил: "Чем скорее мы все будем говорить по-русски, тем скорее построим коммунизм". Этим заявлением определилась национальная политика государства на многие годы вперед. Можно даже сказать: странно не то, что белорусы утратили язык и в значительной степени интерес к отечественной культуре — странно совсем обратное: то, что более 80% населения страны признает себя этническими белорусами, а 70% считают родным языком белорусский! Какие же параметры "белорусскости" позволяют сохранить стабильную этническую самоидентификацию народа при утере языка и весьма слабом национальном самосознании общей массы населения? Думается, что в первую очередь эта самоидентификация базируется на государственной принадлежности, о чем уже было говорено. С другой стороны, далеко не последнюю роль в этом играет осознание собственного менталитета и построение на его основе так называемого этнического самообраза белоруса — целостного и устойчивого представления членов общности о том, что, собственно, объединяет их в этнос, отличный ото всех других по своему душевному складу, совместно разделяемым ценностям, нормам, традициям, поведению, происхождению, нраву, внешнему облику и т.д. Язык же, пусть и не исполняя своей роли наиважнейшего средства этнической коммуникации, в белорусской культуре сохраняет иное значение — символической составляющей этнической культуры и традиции. Выражаясь фигурально, хотя по-белорусски в быту говорят немногие, но белорусские песни поют все.

Следует учитывать и то, что язык в повседневном понимании воспринимается не только как основной, но даже и как исключительный признак этноса. В том, что родным языком в 1985 г. был признан именно белорусский, сыграло свою роль и то обстоятельство, что таким способом народ пытался отграничиться (пусть и пассивно) от унифицирующей все и вся государственной махины, в частности — от набившего оскомину словосочетания "советский народ". Более того, можно предположить, что если бы идеологи белорусского возрожденческого движения конца 20 в. не пытались провести реформы культуры и образования столь поспешно и огульно, как это происходило (насильственный перевод на белорусский язык учебных заведений — при достаточно слабом знании его педагогами и т.д.), а отнеслись бы к этому вдумчиво, принимая во внимание историко-культурные обстоятельства, многолетние привычки народа и само ментальное недоверие белорусов к радикальным преобразованиям, вероятно, к настоящему моменту двуязычие в Белоруссии существовало бы не формально, а реально.

Так, наличие четырех (!) языков в Швейцарии не является помехой для существования швейцарцев как осознающей себя — и осознаваемой другими — нации.

Вот тут-то мы встаем перед важнейшим вопросом: можно ли сказать о том, что сейчас белорусы существуют не только как этнос, но и как нация? Некоторые говорят: "Конечно, какие могут быть сомнения! Мы же состоим в ООН, следовательно, мы — нация". Однако, когда речь идет не о номинальном, но о действительном положении дел, такое доказательство "было бы смешно, когда бы не было так грустно". С другой стороны, оголтелые вопли о том, что белорусов как общности не существовало и не существует, доказывают лишь полнейшую историческую (уж не говоря об общекульурной) безграмотность их издающих. О причинах, помешавших превращению белорусского этноса в нацию, думается, сказано уже достаточно. Однако, впрямь ли так безнадежно положение Белоруссии? Как только мы ставим этот вопрос, мы оказываемся лицом к лицу с нашим четвертым парадоксом.

Дело в том, что по большинству параметров, в соответствии с которыми в последние десятилетия определяется нация (как то: исторически длительное совместное проживание этноса или этносов, образующих нацию на одной территории, субъективно воспринимаемой как "родина", "отчизна"; наличие государственного суверенитета и централизованных систем воспитания, социализации, инкультурации; единство национальной самоидентификации и менталитета; собственная профессиональная культура, связанная с деятельностью интеллигенции; и т.д.) белорусы, безусловно, уже давно перешагнули отметку "этноса". Но стали ли нацией? Мы уже говорили об определяющей роли этнического самосознания в бытии любого народа. Думается, что национальное самосознание с лежащей в его основе национальной идеей играет роль даже более значительную — хотя бы в силу ее гетерономности: нация априорно более разнородна, нежели этнос, потому и нуждается в институциализации всех сфер культуры, которая и обеспечивается государством с соответствующей национально-государственной идеологией. Однако — так уж распорядилась сама история — белорусская государственность никогда не была собственно-национальной. Так, в период ВКЛ она имела сословный (и полиэтнический) характер, а в годы советской власти — характер подчиненный унифицирующему центру, — и не столько даже полиэтнический, сколько интернациональный. Разумеется, по этому поводу сколь угодно можно лить слезы и проклинать захватчиков-соседей. Можно воспевать золотое прошлое ВКЛ, не обременяя себя вопросом: а было ли оно "золотым" для крестьянина-белоруса. А можно, разобравших в исторических и коллективно-психологических закономерностях, принять как данность положение современного белорусского общества и строить проект его будущего, руководствуясь не столько ностальгическими побуждениями, сколько реальностью нынешней ситуации.

Какова же эта реальность? Если мы примем тезис об определяющей роли национального самосознания в самостроительстве нации и попытаемся связать его с белорусской современностью, то придем к неминуемому выводу: белорусы, бесспорно, обладают развитым самосознанием в узком смысле этого термина, т.е., самосознанием как самоидентификацией. Однако, действенной, активной, "культурно- империалистической" идеи, лежащей в основе национального самосознания (в его широком понимании) в менталитете белорусов — как этноса, а не как отдельных представителей его культурного слоя — не сложилось. Более того, такая идея расходится с самим менталитетом народа, относящегося к жизни, прежде всего, с позиций здравого смысла и пассивно, но упорно сопротивляющегося всякому давлению — в том числе и националистическому. Следовательно, путь насильственной "белоруссификации" исключается — хотелось бы нам этого или нет. Какой же путь остается?

В последние годы только ленивый не писал о "мировой культуре". Слухи о ее наличном существовании явно преувеличены, хоть ростки с каждым годом становятся все более заметны — интернет, введение евровалюты, транснациональные корпорации… Сбываются слова К.Ясперса о новом "осевом времени", когда человечество "сможет увидеть друг друга в лицо". Не случайно мы все реже говорим о нациях и все чаще — о цивилизациях и даже о субэкуменах (Г.Померанц). В этой ситуации промежуточное положение Белоруссии "между Востоком и Западом", как еще в 20-е годы определил его талантливый, к сожалению, очень рано умерший культуролог И. Абдиралович, впервые в истории этой страны может оказаться положительным фактором. Этот самый значительный для нас на сегодня парадокс пятый — парадокс "положительной маргинальности", к сожалению, до сих пор не расценен должным образом — не как повод для бессмысленных причитаний, а как перспектива развития. Не случайно народы адаптивного типа, в разные эпохи строящие свою культуру на принципе трасформации заимствований в самобытные культурные феномены (арабы периода халифата, современные японцы и др.), оказались в гораздо более выигрышном положении, нежели замкнутые, ограничивающие себя узконациональными рамками традиционные этносы. При ментальной толерантности, восприимчивости, доброжелательности и изначально полиэтнического характера народа этот вариант в современных условиях представляется значительно более продуктивным, нежели попытка загнать народ "железной рукой в счастье", т.е. в искусственно ограниченный мононациональный мир. В конце концов, путь этноса к нации — процесс долгий и в каждом случае особенный, своеобычный. И если история подсказывает белорусам этот вариант, то почему бы не прислушаться к сей многомудрой даме, а не пытаться перебороть ее, тем более что борьба с историей заведомо ведет к крушению нападающей стороны?

В этом случае, как кажется, в первую очередь, следует отказаться от разделения культуры на "белорусскоязычную" и "русскоязычную", объединив их в единое целое — "белорусская полиэтническая культура", в котором найдут свое место все народы республики. Что же касается языковой проблемы, то она разрешима лишь одним способом: путем утверждения не формального, а реального двуязычия, при котором все жители Белоруссии будут свободно изъясняться на обоих языках. Труднодостижимо? Но достижимо — при условии объединения сил государства и общественности. В конце концов, подобная ситуация не уникальна: в разное время она коснулась и Швейцарии, и Индии, и Филлипин, и множества других вполне процветающих в культурном отношении стран.

В последнее время по белорусскому телевидению часто показывают лирическую заставку, где по чудесному цветущему лугу бродит белокурая девушка в национальном наряде. Все это великолепие красноречиво именуется "Напамiн пра Беларусь" ("Напоминание о Белоруссии"). Эта тенденция — видеть Белоруссию исключительно в ностальгически-архаическом ключе — характерна, увы, не только для народов-контактеров, но и — что значительно хуже — для самих белорусов. Вздыхать об ушедшем, конечно, проще, чем созидать будущее. И выбор в этой альтернативе — за белорусами.

 


ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

Сказанное позволяет сделать выводы о том, что благополучное состояние общества и его устойчивое развитие возможно при условии сохранения специфики и сбалансированного, гармоничного взаимодействия через различные формы диалога менталитетов духовной элиты, правящей элиты и народных масс. Существование духовного разнообразия ментальных различий в обществе – один из источников конструктивной напряженности и социального прогресса. Однако ментальные различия не должны быть чрезмерными. В целом желательна разумная, оптимальная мера ментальных различий и ментального сходства, обеспечивающая, с одной стороны, поддержание конструктивной напряженности и порождение культурных инноваций в процессе диалога, а с другой стороны, эта мера не должна приводить к конфронтации и насилию. Нарушение этой меры, ее отклонение в ту или иную сторону, способно вызывать негативные последствия в обществе: либо его стагнацию, либо конфронтацию, которая в крайних случаях может переходить даже в самоуничтожение.

Чрезмерные ментальные различия представляют опасность не только для Беларуси и других отдельных стран, но и для всей человеческой цивилизации. Б.С. Гершунский справедливо отмечает, что духовная энергия противостоящих друг другу социумов, рано или поздно материализуясь в сугубо силовой конфронтации, грозит оказаться ничуть не менее разрушительной, чем неукрощенная энергия атома. Для предотвращения этой конфронтации на планете необходима примерно следующая программа научных и педагогических мер:

1)  изучение содержания ментальных различий социумов;

2)  выявление природно-географических, социально-экономических, политических, культурных причин становления именно данных ментальных особенностей;

3)  прогноз влияния менталитетов различных социумов на ход исторических событий;

4)  коррекция менталитетов посредствам сближения систем образования и воспитания разных социумов с целью достижения положительного результата по их интеграции.

Наиболее трудной задачей в рамках этой программы служит, пожалуй, выделение тех ментальных особенностей, которые адекватны требованиям социальным прогрессам. Но, несмотря на огромные трудности, эту задачу все же нельзя признать неразрешимой. Развитие межкультурных диалогов, толерантность, уважение самобытности социумов, создание, возможно, надправительственных советов экспертов по проблемам менталитета, использование этими советами мощной системы СМИ, влияние данных советов на культурный процессы, в том числе и на системы образования в разных странах, – все это может способствовать выделению и принятию человеческим сообществом наиболее оптимальных нравственных, политических, религиозных установок и других ментальных особенностей.


БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

1. История ментальностей, историческая антропология: Зарубежные исслед. в обзорах и рефератах. - М., 1996;

2.Глыбовская, Н. А. Национальный правовой менталитет в белорусской литературе// Юридический журнал. 2007. № 1. с.67-71

3. Дубянецкі, Э. Ментальнасць грамадзян Беларусі ў сучасны перыяд // Кантакты і дыялогі. - 1996. - № 7-8;

4. Мельнікаў А. Характар і менталітэт беларусаў // Беларуская думка. - 1997. - № 7

5.Фурман, Д. Парадоксы белорусского самосознания/ Д. Фурман, О. Буховец// Дружба народов. – 1996. – №6.


Информация о работе «Проблема менталитета белорусов»
Раздел: Социология
Количество знаков с пробелами: 83425
Количество таблиц: 0
Количество изображений: 0

Похожие работы

Скачать
47005
0
0

... пополнения отечественной культурой золотого фонда мировой культуры. Мировая культура Сущность и общебелорусское проявление мировой культуры. Мировая культура произрастает из множества культур территориальных и социальных общностей, составляя самый ценный не исчезающий пласт в общем культурном наследии человечества. Мировая культура представляет лучшие непреходящие достижения этнонациональных, ...

Скачать
85548
1
0

... в общем контексте европейского исторического процесса. Существенному пересмотру подверглись ключевые историко-теоретические понятия, положенные в основу понимания содержания социально-политической истории (общественный прогресс, революция и реформы, кризисы и альтернативы исторического развития, государство и личность). [9,с.99] Соответственно среди исследовательских приоритетов, на наш взгляд, ...

Скачать
34970
0
0

... у субъектов приблизительно одинаков, однако они имеют различное содержание и иерархичность. Различное измерение зависит от исторической эпохи, типов общества и политической системы, а так же идеологии. Политическая культура на идеологическом уровне включает ценности, наиболее укоренившиеся в обществе идеологий: коммунистической, социал-демократической, консервативной, либеральной, национальной, ...

Скачать
29248
0
6

... менее 15-20 лет, причем темпы ее увеличатся. Кроме того, в ближайшие годы начнет уменьшаться не только численность, но и доля населения в трудоспособном возрасте[3]. Говоря простым языком, демографические процессы при нынешней системе начисления пенсий по принципу дружественности поколений, когда работающие содержат тех, кто находится на пенсии, угрожают будущим старикам еще большим обнищанием. ...

0 комментариев


Наверх