Возникновение иенской школы

1.1.  Возникновение иенской школы

Н.Я. Берковский, говоря о причинах образования романтической школы именно в Иене, особо отмечает роль пользовавшегося славой Иенского университета, в котором преподавал Шиллер и продолжал преподавать Фихте, и для которого существенным фактором являлась близость Веймара. Веймар был местом жительства Гете и Шиллера, Гердера и Виланда, и в силу этого являлся культурной столицей Германии.[4]

В 1790 году в Иене обосновывается Август Шлегель. Затем, в 1799 году поселяется здесь также и Фридрих Шлегель. К тому времени братья Шлегели стали уже известными литераторами и завоевали в Германии достаточно масштабную читательскую аудиторию. Вокруг Шлегелей, утверждающих новое направление в литературе, образуется своеобразный кружок идеологической оппозиции, и их дом в Иене становится одним из центров духовной жизни Германии.

Частыми гостями Шлегелей являются философы Шеллинг и Фихте, естествоиспытатели Риттер и Стефанс, молодой берлинский пастор и теолог Шлейермахер, также бывал в их доме и Гете.

В Иену приезжает молодой начинающий литератор Людвиг Тик, с которым тесной личной дружбой и общностью взглядов на литературу и искусство был связан Вакенродер.

По мнению А.С. Дмитриева, издание в 1797 году журнала «Атеней» придало иенской школе как прочные организационные основы, так и еще более оппозиционный характер по отношению к немецкой идеологической жизни того времени.[5] Собственно, о начале романтизма в литературе и поэзии стало возможно говорить, по мнению А.В. Михайлова, с момента публикации двух эстетических сборников В.-Г. Вакенродера – «Сердечные излияние монаха – любителя искусств» (1796) и «Фантазии об искусстве» (1799).

1.2 Исторические корни романтизма

Исследователи связывают исторические корни романтизма, прежде всего, с грандиозными потрясениями, которые пережила Европа в конце XVIII века. Великая французская революция стала причиной начала перелома в общественно-политической и идеологической жизни Германии. Отражением начала этого перелома и стал романтизм.[6]

Французская революция утверждала буржуазные общественные отношения, что, хотя и было шагом вперед по сравнению с дворянско-феодальными отношениями, все же очень мало соответствовало разумному и справедливому общественному устройству, которого пытались добиться демократы и передовая буржуазная интеллигенция. Это противоречие революции, по мнению А.С. Дмитриева, и породило романтическую идеологию, антибуржуазную в своей основе.

В результате их поиски идеального внебуржуазного идеала оказывались ретроспективными и выражались в идеализации далекого прошлого, зачастую, средневековья. Однако в их утопическом идеале акцент делался на эстетической, а не на общественной составляющей.

Подводя итоги исследованию особенностей иенского романтизма, А.С. Дмитриев, формулирует следующий вывод: «О иенском романтизме как идеологическом явлении можно говорить как об утопии, в значительно мере порожденной последствиями французской буржуазной революции. Причем эта утопия несла в себе отрицание тех общественных отношений, которые этой революцией были установлены.[7]

1.3 Основные особенности идейных исканий представителей иенской школы

В работах исследователей немецкого романтизма (Н.Я. Берковского, А.С. Дмитриева, И.В. Карташовой Р.М. Габитовой и др.) выделяется ряд характерных особенностей романтической школы в целом, разделяемых большинством исследователей. Выделяя главные признаки романтизма, исследователи нередко видят их в «крайнем индивидуализме», «тотальном разочаровании в действительности», «неустанном конфликте романтической личности с жизнью».

Однако, по мнению ряда исследователей, ранний немецкий романтизм или романтизм иенской школы характеризуют и особые представления, концепции и идеалы.

В первую очередь, следует отметить, что основные усилия представителей иенской школы были направлены в область теории, а художественное творчество играло роль второстепенную. Несмотря на это, некоторые художественные произведения вошли в фонд классического наследия немецкой литературы.

Романтики стремились к универсализму в художественном творчестве, они утверждали создание универсального, синтетического жанра. Так, например, роман, по мысли романтиков, должен включать в себя прозаические повествования различных жанров, которые должны перемежаться стихотворными вставками. Генрих Гейне отзывается о таком универсальном стиле как о «наивных начатках искусства» и о «технической беспомощности». [8]

Идеалы ранних немецких романтиков характеризует благоговение перед природой, потребность слияния с ней.

Так, например, в философии Шеллинга природа становится реальной ценностью, необходимой ступенью в процессе развития, бессознательной формой духа. Шеллинг признавал поэтичность и красоту природы, естественного мира, творческую мощь всего живого. Как отмечает Н.Я. Берковский: «В поэме Шеллинга презрительно говорится о природе, как ее понимает бюргер в своей науке или в своем житейском обиходе. Природа не есть домашнее животное, раз и навсегда вышколенное, чтобы лежать у ног человека. Природа самобытна, своенравна и неистощима, ей неспокойно в «железном панцире» материи, она рвется к высшей форме жизни – к сознанию и человеку. Могучий дух скрывается в природе, в вещах живых и мертвых, и он домогается, чтобы ему дано было доразвиться, найти в человеке самого себя».[9]

В шутливо написанном стихотворном произведении «Эпикурейские исповедания Гейнца Видерпорста» Шеллинг решился на декларацию в защиту материального, чувственного начала. И как далее отмечает
Н.Я. Берковский, практически вся ранняя романтика была подернута чувственностью.[10]

В своем сочинении «Речи о религии» Ф. Шлейермахер стремится внушить читателям благоговение перед природой, перед величием и грандиозностью вселенной, научить видеть в ней «обильный богатый мир». Исходным пунктом его философской концепции явилось положение о единстве мира, об общих законах объемлющих «все величайшее и все мельчайшее». Как замечает И.В. Карташова, жизнь представляется Шлейермахеру великой картиной, из которой нельзя убрать ни единого звена и в которой «единичное вовлечено в широчайшие связи целого, где частное зависит от еще неисследованной всеобщей жизни». Однако утверждение ранними романтиками всеобщей связи и целостности мира не означало стирание индивидуальности каждого явления, а также поглощение одного другим.[11]

Ранний романтизм был «разомкнут», открыт навстречу миру, понимаемому как единый, целостный природный организм. Романтическая личность с радостью сливалась с природой, ибо сама была рождена ею, являясь высшим выражением ее творящих сил. Она осознавала себя частицей мира, частицей общего, универсального, ощущая и нося это универсальное в себе.

Гельдерлин считал, что природа «живет» таинственной, «высшей» жизнью, и что только человек, испытывающий к ней безграничную любовь и доверие, в состоянии «услышать» и почувствовать, ощутить и проникнуть в эту жизнь. Он считал, что, созерцая и любя природу, человек сливается с ней воедино: «Слиться со всею вселенной – вот жизнь божества, вот рай для человека!». [12]

Исследователь немецкого романтизма И.В. Карташова также говорит о родстве человека и природы, раскрываемом романтиками. Отсюда в их творчестве природа часто принимает непосредственное участие в судьбе героя, сопереживает ему, утешает, а иногда даже спасает.[13]

Представители иенской школы ощущали необходимость тесной связи, общения отдельной личности с окружающим миром, с обществом. По мнению Шеллинга, человек, пребывающий в полной изолированности не только не может подняться до осознания свободы, но и не в состоянии даже осознать объективный мир как таковой. Шлейермахер полагал, что вся жизнь человека – это одновременное стремление вернуться в целое и стремление к самостоятельной жизни, предполагающее соединение двух противоположных «влечений»: стремление личности утвердить себе как нечто особое и боязнь одинокой отрешенности, желание зависеть от целого и «отдаться» ему.[14] Отсюда произведениях ранних романтиков встречаются гимны истинной любви и дружбе, благотворному общению человека с человеком, призыв отыскать в «другом» истинное величие человека.

Исследователи говорят о том, что вопрос о специфике мистических и религиозных воззрений ранних романтиков очень специфичен и сложен.

И.В. Карташова, опираясь на исследования В.М. Жирмунского, глубоко исследовавшего психологию «мистического чувства» в романтизме, говорит о том, что при искренней религиозности таких деятелей иенской школы как Вакенродер и Новалис, «религиозное» приобретало у них некий «метафорический» характер. Термином «религиозное» романтики пытались обозначить особую сложность своего универсалистского мироощущения и миропонимания. Провидение бесконечного в конечном, вечного совершенствования жизни, универсальной связи, чувство любви ко всему живому исповедовалось романтиками как религиозное чувство. Таким образом, «религиозное» порой идентифицировалось ранними романтиками с выражением высшей степени одухотворенности и «эстетического качества» отношения человека к миру.[15]

Высказывание Вакенродера: «…можно даже сказать, что все великое и в высшей степени прекрасное должно бы быть религией.»[16] И.В. Карташова характеризует как стремление выразить безотчетность романтического отношения к прекрасному, к искусству. Возникновение аналогии с религией связано с тем, что, по мысли Вакенродера, прекрасное требует прежде всего «веры», чувства, а затем уже понимания и суждения.[17]

Автор книги «Эстетика» В.В. Бычков, следующим образом высказывается по поводу «религиозного» у этого иенского романтика: «Вакенродер был убежден, что искусство – это религиозное таинство; в процессе создания произведения художник отыскивает следы Бога в мире и творческим актом причащается высшей реальности».[18]

Обобщая основные особенности идейных исканий иенской школы, И.В. Карташова отмечает, что в ранний период немецкого романтического искусства родилось представление об идеальных жизненных ценностях, были выработаны «общие контуры» эстетического идеала, утвердились идеи гармонии, мечта об установлении доверчивых, братских отношений между людьми, человеческой и общественной целостности, единства личности и природы, личности и общества.

Ощущение «раскованности» от феодальных пут рождало иллюзию беспредельных возможностей личности. Человек, как часть вечно развивающегося мира, по мнению романтиков, призван быть активным и проникнут творческим духом. Поэтому романтиками поэтизировался энтузиазм, как состояние творческого горения, в нем романтики видели идеальную форму общественной и духовной деятельности личности. Отражая динамику и энергию исторических потрясений, романтическое мышление делает установку на напряженность и интенсивность, на энтузиазм, который становится главной отличительной особенностью романтического мироощущения.

В произведениях ранних романтиков чувствуется их оппозиционное отношение к окружающей «тусклой» обыденности, к трусливому и ограниченному бюргерству. Однако поначалу романтики не очень «учитывали» реальную социальную действительность, ее противоречия и бедствия. Это отчасти обусловлено тем, что в конце XVIII века, когда буржуазное общество еще находилось в стадии становления, эти противоречия еще отчетливо не обнаруживались.

Возможно, именно поэтому большинству ранних романтиков присущ светлый, оптимистический характер, свободный от трагизма и разочарованности. Исследователи даже говорят о том, что для раннего романтизма не характерно столкновение идеала и реальной действительности, сама действительность воспринимается ими как идеал. Хотя, безусловно, эти особенности характеризуют творчество не всех представителей раннего немецкого романтизма.

В раннем романтизме среди радостного приятия жизни, царства гармонии уже различимы были скорбные и тревожные ноты, ноты глубокого сомнения в гармоничности мира и безусловности романтических ценностей. Весьма показательным в этом отношении является творчество Вакенродера, в котором, как писала И.В. Карташова: «…удивительным образом соединились светлая вера в идеал, упоенное созерцание красоты, апофеоз искусства и предчувствие трагических диссонансов жизни». [19] К сюжетам, намеченным Вакенродером, впоследствии будут обращаться поздние романтики.