Европейская социал-демократия: грядущие потрясения или новые горизонты

1. Европейская социал-демократия: грядущие потрясения или новые горизонты

Чтобы правильно оценить причины и возможные последствия новых проблем, от решения которых в решающей степени зависят не только нынешние позиции европейской социал-демократии, но и ее будущее как влиятельной политической силы, важно уяснить их содержание и формы.

Эволюция социальной базы

Исторически социал-демократия возникла и приобрела политический вес как представитель и защитник интересов индустриального отряда наемных работников, сложившегося в процессе бурного промышленного роста в ряде стран Западной Европы в середине и второй половине 20 века. Хотя у истоков этих партий стояли, как правило, теоретики-интеллектуалы, именно индустриальные рабочие и выходцы из этой среды формировали костяк партийного актива, образовывали основную массу членского состава, а затем, по мере демократизации избирательного права - и электората. Одну из главных опор социал-демократических партий составляли в то время профессиональные союзы. Более того, некоторые из партий прямо выросли из профсоюзного движения.

Первоначально молодая социал-демократия делала основной упор на решение острых проблем трудовых отношений. Однако по мере накопления практического опыта в ее деятельности стали преобладать политические аспекты, поскольку стало очевидным, что коренное решение этих, как и остальных социальных проблем требует усилий на политическом уровне.

Предполагалось, что дальнейшее промышленное развитие будет сопровождаться непрерывным возрастанием численности индустриального отряда наемных работников, что превратит их в конечном счете в большинство самодеятельного населения. В результате социал-демократия, опираясь на это большинство, сумеет овладеть рычагами власти и, используя их, добиться желательных социальных и политических преобразований.

Вскоре, однако, стало очевидным, что расчеты на непрерывный рост отряда индустриальных рабочих не учитывают реальных сложностей и противоречий экономического развития. Уже к началу 20 века возрастание численности индустриальных рабочих замедлилось, а к середине столетия в отдельных странах началось ее прямое сокращение. При этом, чем выше был уровень экономического развитая, тем заметнее уменьшался удельный вес индустриальных рабочих.

При этом доля работников наемного труда продолжала расти. Однако происходило это за счет других отрядов: наемных работников так называемой третичной сферы (торговли, транспорта, связи, сферы производственных и бытовых услуг), представителей массовых интеллектуальных профессий, государственных и производственных служащих ( так называемых "белых воротничков") и т.д.

Серьезные изменения в структуре занятости и трудовых отношений поставили перед социал-демократическими партиями экономически развитых стран (а именно там они и составляли важную общественную силу) крайне серьезную и болезненную дилемму: либо смириться с перспективой пребывания в роли вечного политического меньшинства, способного лишь предлагать, но не осуществлять решение назревших экономических и социальных проблем, либо обеспечить существенное расширение свой электоральной базы. В конечном счете, большинство социал-демократических партий развитых стран, не без колебаний, одни раньше, другие позже, встали на второй путь.

Теоретически этот выбор обосновывался по-разному. В одних случаях, необходимостью представлять и защищать экономические и социальные интересы не только индустриальных рабочих, но и всех социально ущемленных общественных групп - вне зависимости от профессии, сферы деятельности и типа трудовых отношений. В других - сближением интересов основной массы населения в результате улучшения условий ее существования, приведшего к возникновению доминирующего в обществе среднего класса, для которого внутренняя дифференциация не имеет сколько-нибудь существенного значения. В третьих - целесообразностью перехода от идеологического к прагматическому видению проблем, то есть к концентрации внимания и реальных усилий на решении конкретных частных проблем, возникающих в жизни общества и затрагивающих интересы больших или меньших групп населения.

Осуществление новой тактики увенчался в конечном итоге успехом, хотя не таким полным, на который рассчитывали ее наиболее ревностные поклонники. Большинству социал-демократических партий экономически развитых стран удалось, не оттолкнув от себя большинства традиционного электората, расширить влияние на часть новых отрядов работников наемного труда и массовые слои интеллигенции. В то же время широкомасштабный прорыв в ряды избирателей правых и центристских партий удался лишь частично, а часть протестного электората начала отдавать предпочтение правым радикалам.

В результате в большинстве стран Европы электорат разделился примерно пополам. И перевес социал-демократов или их конкурентов справа обычно зависит сейчас от колебаний небольшой части так называемых "кочующих" избирателей с размытыми политическими предпочтениями. Пока, в первые годы нового века в большинстве развитых стран Европы некоторый перевес остается у социал-демократов. Вместе с тем нельзя исключать, что при определенных обстоятельствах, в частности, неблагоприятном развитии экономической конъюнктуры ситуация может измениться.

Однако главная проблема для социал-демократического движения состоит не в этом. Постепенно ориентация на максимальное расширение электоральной базы за счет различных групп интересов привел к размыванию типа и содержания политического противостояния. Различия между партиями социал-демократического направления и расположенными в центре и на правом фланге партийно-политической структуры становились все менее заметными. Соответственно, начала исчезать идентичность социал-демократического подхода к общественным явлениям и типу общественного развития.

В сознании избирателей стало складываться впечатление, что политическое противостояние - включая избирательный процесс - это всего лишь конкурентная борьба различных элитных групп за право находиться у руля власти. Результатом этого явилось:

- Ослабление интереса значительной часть дееспособного населения к политическим событиям, политической деятельности и прежде всего - к избирательному процессу, как таковому.

- Резкое падение значения программных установок и возрастание роли чисто личностных характеристик конкурентов за поддержку избирателей.

- Возросшая податливость избирательного корпуса технологии манипулятивного воздействия.

-Реальная опасность потери социал-демократическими партиями поддержки все более заметной части традиционного электората.

- Усиление внутри социал-демократии расхождений между течениями, ориентирующимися на различные группа интересов, образующих ее электорат.

- Появление левее социал-демократии свободной политической ниши, создающей условия для возникновения и утверждения новых левых политических партий, способных стать серьезными конкурентами для социал-демократических партий.

Игнорирование этих явлений чревато для социал-демократии серьезными негативными последствиями.

Исчезают ли социальные противоречия?

Среди части теоретиков, в том числе близких социал-демократии, бытует представление, согласно которому, по мере поступательного развития общества, социальные противоречия ослабевают, сходя постепенно на нет.

Отсюда постоянное падение их значения как фактора общественного развития.

Между тем опыт последних десятилетий подтверждает, что подобная долговременная тенденция не фиксируется ни в зоне так называемого "золотого миллиарда". ни в странах с переходной экономикой, ни, тем более, в регионах отставшего и догоняющего развития. Гораздо больше оснований утверждать, что человечеству приходится иметь дело с иным - с крайне неустойчивым состоянием, при котором, под влиянием совокупности конъюнктурно обусловленных обстоятельств, происходят постоянные колебания.

В результате периоды обострения социальных противоречий сменяются более или менее протяженными стадиями их ослабления, и наоборот. Одновременно преобразовываются и формы социальной напряженности. Поэтому на каждом новом этапе перед каждой политической силой, обладающей развитым чувством самосохранения, а следовательно, и перед социал-демократией, вновь и вновь встает задача, во-первых, реально оценить остроту противоречий и, во-вторых, найти эффективные средства их смягчения или снятия, употребляя известное гегелевское выражение.

Такая задача особенно остро стоит сегодня. И потому, что нынешние изменения в формах реализации социальных противоречий исключительно велики, можно даже сказать - уникальны, и потому, что в современном сложно структурированном обществе переход таких противоречий в радикальную фазу чревато несравнимо более разрушительными последствиями, чем когда-либо прежде. Для социал-демократии, находящейся у руля власти во многих странах Европы, решение этой задачи особенно сложно, ибо в любом из вариантов больно задевает интересы различных составных частей ее социальной базы.

Сложность ситуации обостряется тем, что многие противоречия, с которыми приходится иметь дело политическим силам, находящимся у власти, протекают в планетарных масштабах.

Один, наиболее существенный из них, непосредственно связан с социальной составляющей набирающего все большую силу технологического взрыва. Анализу этого взрыва и его последствий посвящено бесчисленное количество работ. При этом достигнуты существенные результаты. В то же время трудно отделаться от впечатления, что в большинстве случаев в центре интереса исследователей находятся преимущественно технико-экономические проблемы, рассматриваемые с инструменталисткой точки зрения. Гораздо меньше внимания обращается на то, что воздействие происходящего на общественную жизнь реализуется не непосредственно, но, прежде всего, через сознание и поведение социальных общностей. Между тем игнорирование этого обстоятельства искажает картину, придает анализу обезличенный, а, следовательно, и асоциальный характер, и тем самым не только не помогает решению практических проблем, встающих перед человечеством, но, напротив, делает их более конфликтными и взрывчатыми. Среди наиболее важных социальных последствий технологического взрыва следует, прежде всего, назвать явление, именуемое последние годы кризисом занятости.

Первые признаки этого кризиса стали заметны еще во второй половине 70-х годов. В отличие от предыдущих лет, для которых было характерно интенсивное расширение объема используемого живого труда (в связи с чем в ряде промышленно развитых стран возник его дефицит, покрывавшийся широкомасштабным импортом зарубежной рабочей силы), прирост численности рабочих мест начал замедляться. В отдельных развитых странах наметилось даже абсолютное сокращение объема занятости.

Анализ ситуации, проведенный в то время, показал, что главной причиной происходящего было широкое внедрение в производство трудосберегающей техники и технологии. Разумеется, такое внедрение осуществлялось и ранее. Однако прежде оно было менее интенсивным, имело частичный характер и компенсировалось, с одной стороны, высокими темпами общеэкономического развития, а с другой - быстрым расширением сферы промышленных и личных услуг.

Во второй половине 70-х годов ситуация стала меняться. Масштабы внедрения технологических новшеств заметно расширились, а воздействие компенсирующих факторов ослабло. Соответственно, динамика занятости начала во все большей степени определяться масштабами внедрения новой технологии и техники. Поскольку они были велики, а приток новой рабочей силы на рынки труда, в немалой степени благодаря массовому включению в производственный процесс женщин, оставался достаточно мощным, в ряде стран с высоко развитым народным хозяйством (прежде всего в Западной Европе) наметился рост безработицы.

Развитие процесса происходило нелинейно, рывками. Это в значительной степени было обусловлено тем, что стимулы к широкомасштабному внедрению достижений технологического взрыва обычно резко усиливаются во времена спада и заметно ослабевают в годы высокой конъюнктуры.

На практике все это выглядело следующим образом. При экономическом спаде, в связи с сокращением объема производства происходил сброс ставшей излишней рабочей силы. Одновременно под воздействием обострившейся конкуренции интенсивно обновлялась техника, внедрялись новые трудосберегающие технологии. Когда наступала фаза подъема, возросший объем продукции выпускался на базе обновленного производства с меньшей затратой живого труда. Изгнанная рабочая сила обратно не возвращалась.

Иными словами, система работала по схеме насоса. Выброс, холостой ход и снова выброс. Статистика занятости в большинстве промышленно развитых стран Европы в 70-80-е годы убедительно иллюстрирует работу этого насоса. До рецессии 1974/1975 годов сколько-нибудь заметной безработицы в этих странах не отмечалось. В 1972 году она составляла в ФРГ 1,1% , во Франции - 1,7%, в Испании - 2,5%, в Италии - 3,7%. в Великобритании - 3,8% экономически активного населения. После этой рецессии, в 1976 году соответствующие показатели выглядели следующим образом: ФРГ - 4,6%. Франция - 4,4%., Испания 5,1%, Италия -3,7%, Великобритания 5,7%.

Затем наступила рецессия 1980/82 годов. Насос произвел очередной качек и безработица поднялась еще на одну ступень. В 1983 году положение с занятостью характеризовалось такими данными: ФРГ - 9,1%, Франция - 8,6%, Испания - 16,7%, Италия - 9,9%, Великобритания 11,7%.

На протяжении последующих десяти лет рост безработицы в странах с высоко развитой экономикой затормозился. В отдельных странах она даже существенно сократилась. На это работал ряд весомых обстоятельств, в первую очередь продолжительная высокая конъюнктура со стертыми экономическими циклами, обусловленная расширением емкости внутренних и мирового рынков. Объем рабочей силы, оказавшейся вне производства, оставался достаточно заметным. Однако количество производимого продукта позволяло обеспечивать ей необходимый уровень выживания. Казалось, что кризис занятости, как острая социальная проблема, грозящая подорвать стабильность набирающего очки благополучного общества западного типа, потеряла актуальность.

Однако к середине 90-х гг. кризис занятости приобрел дополнительную динамику. Кроме нараставшей тенденции к экономии живого труда, обусловленной технологическом взрывом, на положении с занятостью в промышленно развитых странах стал сказываться еще один, на этот раз внешний фактор.

Разрыв в условиях существования населения развитых и отставших в развитии стран, приобретший со временем трудно обозримые масштабы, вызвал к жизни мощные миграционные потоки. Дополнительно нарастанию этих потоков способствовало широкое распространение информации, проникшей в самые глухие уголки мира и создавшей у сотен миллионов людей, живущих в районах перманентного бедствия, впечатление, будто в экономически развитых странах им могут быть обеспечены благожелательный прием и безбедное существование. Свою роль в подпитывании возникших потоков сыграли участившиеся этнические и конфессиональные конфликты в различных регионах, а также кризисная ситуация на постсоветском пространства и в ряде государств Восточной и Центральной Европы.

Сузившиеся рынки труда оказались в состоянии лишь частично поглотить прибывающие из-за рубежа потоки новой рабочей силы. Вместе с тем готовность иммигрантов, особенно нелегальных, на менее благоприятные условия оплаты труда, чем те, которые были установлены для местной рабочей силы, понижала ее конкурентоспособность. В отдельных секторах народного хозяйства вытеснение местных работников иммигрантами стало приобретать заметные масштабы.

Экономически развитые страны, в том числе те, у власти в которых находятся социал-демократы, всячески пытаются сейчас преградить путь миграционным потокам, ожесточая иммиграционное законодательство и принимая жесткие меры в отношении нелегальных поселенцев. Однако, насколько можно судить, эффект от этих усилий не очень заметен.

Более того, исходя из перспектив развития, можно утверждать, что в ближайшие десятилетия такие потоки приобретут дополнительную силу. И это - в условиях, когда технологический взрыв, не смягчаемый привходящими обстоятельствами, будет еще интенсивнее выталкивать рабочую силу из производственного процесса, в том числе из сферы услуг и духовного производства. Сложность ситуации дополнительно возрастает в связи с тем, что названные выше факторы, обостряющие кризис занятости, представляют собой лишь первые отзвуки грозы, которая надвигается на систему занятости под воздействием расширения Европейского Союза и наступления нового этапа глобализации мирохозяйственных связей.

Для социал-демократии стран Европы это создает целый комплекс крайне сложных проблем. Исторически она, за некоторыми исключениями, всегда выступала и воспринималась как интернационалистская сила, считалась прочным оплотом против шовинизма и расизма. Массовый приток иностранной рабочей силы, успешно конкурирующей с местным трудовым населением, сделал эту позицию политически уязвимой.

Изменение прежних позиций в национальном вопросе способно лишить социал-демократию значительной части ее идентичности. С другой стороны, сохранение этих позиций может иметь (а в ряде случаев уже имеет) результатом отход значительной части социал-демократического электората к шовинистически ориентированным политическим силам.

Вместе с тем потоки иммигрантов из бедных в богатые страны, о которых шла речь выше, при всем их значении, не идут ни в какое сравнение с другими последствиями для системы занятости, которые вытекают из набирающей силу либерализации международных торговых, производственных и финансовых связей.

Реализация принципа экономических отношений без барьеров, приносившая на протяжении многих десятилетий огромные выгоды экономически развитым странам, последние годы внезапно обернулась для них лицом Медузы. Повышение стоимости, а, следовательно, и цены рабочей силы, бывшее результатом острого противоборства социальных контрагентов, продолжавшегося на протяжении многих десятилетий, ослабило конкурентоспособность производимых там товаров. Их начали все активнее вытеснять изделия, произведенные в государствах с традиционно дешевой рабочей силой.

Первоначально от этого страдали по преимуществу маргинальные производства. Тогда с подобным неудобством худо-бедно мирились. Ведь выгоды от либерализированных экономических связей были большими, чем потери.

Однако в 90-х гг. прошлого века ситуация качественно изменилась. Индустриализация ряда прежде слаборазвитых стран сделала объектом острой конкуренции изделия, составляющие стержень современного производства: транспортное машиностроение, судостроение, электронику. В результате под вопросом оказалось экономическое благополучие считавшихся наиболее процветающими государств.

Вопрос о конкурентоспособности внутреннего производства приобрел в этих условиях жизненно важное значение. Местный капитал стал все активнее перемещаться в государства с дешевой рабочей силой. Инвестиции в экономику своих стран начали заметно сокращаться. Уменьшение численности рабочих мест под влиянием новых технологий, и так достаточно интенсивное, получило сильнейший дополнительный стимул.

Соответственно, на повестку дня вновь встала крупнейшая социальная проблема. Можно ли повысить конкурентоспособность, не посягая при этом на стоимость рабочей силы и тем самым на исторически утвердившийся уровень и образ жизни населения? Как это скажется на дальнейших перспективах экономического и общественного развития? Не будет ли связанная с этим потеря ставшей привычной общественной стабильности слишком высокой платой за незначительные результаты? Особенно болезненно эта проблема встала перед социал-демократами.

Делать вид, что проблемы ослабления конкурентоспособности товаров, производимых в странах с высокой стоимостью рабочей силы и развитой социальной инфраструктурой, не существует, ныне уже невозможно. Перекочевав из специализированных изданий на страницы массовой печати, проблема приобрела острый общеполитический характер.

Поиски ответа на нее, которые ведутся как в научных, так и политических кругах, в том числе близких социал-демократии, существенных результатов пока не дали. Теоретически существуют три способа минимизации негативных воздействий интенсивной миграции капитала на конкурентоспособность стран с высокими социальными расходами.

Первый - ограничить степень открытости по отношению к остальному миру и тем самым защитить внутренний рынок. В нынешних условиях это практически невозможно, ибо экономика большинства развитых государств в значительной степени ориентирована на внешние рынки. Любые препятствия на пути свободного передвижения товаропотоков обернулись бы для них потерями, которые бы во много раз превзошли возможные выгоды от протекционистской политики.

Второй - осуществить глубокую структурную перестройку производства на новейшей технологической базе, в результате чего недостаточно конкурентоспособные стоимостные характеристики производимых товаров полностью компенсировались бы высокими качественными характеристиками, новизной и уникальностью. Очевидно, что данный способ не сулит быстрой отдачи. Кроме того, движение по этому пути потребует масштабной мобилизации сил и средств.

Третий способ - искусственно снизить цену рабочей силы и все социальные расходы, необходимые для ее обслуживания. Нетрудно представить себе, как будет реагировать на такие действия подавляющая часть общества.

Из сказанного следует, что простого решения названной проблемы не существует. Оно может быть достигнуто лишь в результате сложного маневрирования на стыке подходов. Поскольку различные социальные группы заинтересованы в разных способах минимизации угрозы, нависшей над конкурентоспособностью производственных структур, решения по этому вопросу будут, по всей вероятности, приниматься в процессе острого социального противоборства. Вопрос лишь в том, какую позицию займет в этом противоборстве социал-демократические партии.

Тем временем к концу 90-х гг. 20 в. кризис занятости вернул себе место главной социальной проблемы в основных промышленно развитых странах Европы. В этих условиях общественные и политические силы большинства европейских государств, и в первую очередь социал-демократы, оказались перед необходимостью безотлагательно найти ответ на три кардинальных вопроса.

Первый - можно ли рассчитывать на то, что растущие иммиграционные потоки, усилившееся вытеснение живого труда, ослабление конкурентоспособности товаров в экономически развитых странах и бегство капитала в регионы с более дешевой рабочей силой будут заторможены благодаря воздействию объективных обстоятельств или комплексу мер, предпринимаемых заинтересованными правительствами? Второй - если нет, то как решить проблему растущего объема излишней рабочей силы, не подрывая ни общественной стабильности, ни экономической устойчивости? Третий - возможно ли в этих условиях сохранение уже существующих жизненных стандартов?

Одно из возможных направлений поиска - предлагаемое некоторыми социал-демократическими партиями более рациональное и справедливое распределение наличествующего объема труда путем сокращения продолжительности рабочей недели. Определенные усилия в этой области делаются.

Однако им препятствует углубляющаяся коллизия социальных интересов: между группами, отстаивающими и отрицающими необходимость широкомасштабного перераспределения внутреннего валового продукта, между работодателями и наемными работниками, между имеющими постоянное рабочее место, уверенными в его сохранении, и потерявшими работу или стоящими перед такой перспективой. И эти коллизии чреваты крайне неприятными последствиями.

Вытеснение из производственного процесса заметной части работоспособного населения явление болезненное. Так было в прошлом, так обстоит дело и сейчас - несмотря на ряд социальных прокладок, смягчающих положение лиц, лишившихся работы.

Болезненность ситуации усугубляют качественные сдвиги в составе безработных. Прежде их основная часть состояла из людей старших возрастов, ограниченной трудоспособности, низкой или полностью устаревшей квалификации, не способных или не желающих переучиваться. Сравнительно велик был среди них удельный вес деклассированных элементов.

Нынешняя безработица распространяется и на рабочую силу совсем иного типа. Это, с одной стороны, молодежь со сравнительно высоким уровнем образования, не получившая возможности включиться в производственный процесс после окончания учебы, а с другой - полуквалифицированные и квалифицированные рабочие массовых профессий, потребность в которых быстро сокращается.

В отличие от безработных старого типа категории, названные выше, характеризуются развитой структурой потребностей, высоким уровнем социальных ожиданий и общественной активности. Ситуация, в которой они оказались, воспринимается ими особенно тяжело еще и потому, что пребывание без работы, в отличие от прежних времен, когда оно имело временный, краткосрочный характер, приобретает ныне устойчивые формы.

Известно, что даже недолгое пребывание здоровых, трудоспособных людей вне трудового процесса глубоко деформирует их психику. Теряется чувство самоуважения, общественной значимости, ослабевают социально-психологические связи с окружением и обществом в целом, возрастает чувство отчужденности, нередко сопровождаемой повышенной агрессивностью.

С особой силой сказывается это на молодежи, только вступающей в самостоятельную жизнь. Не имея возможности включиться в производство, самоутвердиться в жизни, не завершив своей социализации, она оказывается перед лицом тяжелых испытаний.

Социальные проблемы, в том числе в острой форме, затрагивают и экономически активное население, не вытесненное из производственного процесса. Наряду с прежними, традиционными узлами противоречий, существовавшими в этой группе и определявшими ее отношения с другими социальными группами, возникли, по меньшей мере, два новых: между традиционным (преимущественно простым) и модифицированным современным (сложным) трудом в одном случае, и между старыми и новыми индустриальными районами - в другом.

Важнейшее значение с точки зрения социальных отношений приобрело также глубокое качественное изменение роли труда в системе общественного производства. Нередко, говоря о таком изменении, сводят дело к повышению уровня образования производителей материального и духовного продукта или к возрастанию доли интеллектуального и квазиинтеллектуального труда и их превалированию над трудом физическим. Эта констатация уже давно стала общим местом.

Однако существенно более важным представляется то, что нынешний технологический взрыв в корне меняет сложившееся соотношение между тремя основными факторами производства: природными ресурсами, овеществленным и живым трудом - в пользу последнего.

Во многих экономических моделях живой труд по привычке все еще рассматривается как второстепенный, подчиненный, инертный фактор, который можно вывести за скобки, не подвергая искажению конечные аналитические результаты. Игнорируется то обстоятельство, что, чем выше технологический уровень производства, чем "постиндустриальнее" ступень, на которой находится данная общность, тем бережнее надлежит обходиться с носителями живого труда, тем больше инвестиции, которые необходимо в них вкладывать.

Подобные инвестиции, как свидетельствует опыт, не могут быть сведены к вложениям в такие общепризнанные сферы как образование, здравоохранение, а также в структуры, обеспечивающие возможность саморазвития и профессионального совершенствования. Требуется гораздо большее: создание и поддержание инфраструктуры культурного общения, гарантии стабильности положения, признание общественной значимости трудового вклада и обеспечение его адекватной компенсации. И это далеко не благотворительность. По своей перспективной эффективности такие инвестиции превосходят любые другие капиталовложения.

Важно также то, что эта объективная потребность во все большей степени становится феноменом общественного сознания. В рамках общества, выходящего (или уже вышедшего) на высокий уровень технологического и, соответственно, экономического развития, возникает ориентация не на прошлый или уже достигнутый уровень существования, но на тот, который диктуется новой структурой потребностей современной рабочей силы.

Тем анахроничнее выглядит позиция, согласно которой ключ к преодолению трудностей, обусловленных падением конкурентоспособности рабочей силы в странах с высокоразвитым народным хозяйством - в экономии на ее цене.

Критические соображения, высказываемые в этой связи, исходят в большинстве случаев из опасения, что такая экономия может вызвать острое сопротивление затронутых ею социальных групп, негативно сказаться на расстановке политических сил, подорвать общественную стабильность. Такие опасения имеют основания, и ход событий в ряде стран Западной Европы полностью подтверждает их.

Однако с точки зрения дальней перспективы опасности экономии на цене рабочей силы гораздо серьезнее. Потребность общества во все более качественном живом труде, очевидно, будет нарастать. Одновременно будет расти и необходимость в соответствующем объеме инвестиций. Тот, кто своевременно и, более того, с опережением не ответит на эту необходимость реальными действиями, обречет свое общество на прогрессирующее отставание от остального мира. Мнимая экономия сегодняшнего дня обернется мультиплицированными потерями.

В социал-демократическом движении понимают связанные с этим опасности гораздо лучше, чем в партиях, находящихся правее от него. Однако делается в этом отношении недопустимо мало.

Городская деревня и "новый национальный вопрос"

Важнейшим социальным феноменом 20 века, изменившим лицо многих европейских стран, особенно позже вступивших на путь промышленного развития, явилась урбанизация. Ее результатом стало массовое переселение сельского населения в города, возникновение многочисленных индустриальных агломераций и мегаполисов, сложная и противоречивая адаптация сельского населения и жителей малых городов к новому, специфическому образу жизни.

Смена индустриального типа развития на постиндустриальный, технологический взрыв, опережающее совершенствование информационных технологий породили надежды на то, что период массовой урбанизации и прогрессирующей концентрации людей в мегаполисах завершится сравнительно быстро.

В подтверждение приводились следующие аргументы: новая технология не требует массовой концентрации людей, современные средства связи в полной мере обеспечивают технологические и иные деловые контакты на любом расстоянии, новые совершенные транспортные средства дают возможность поддержания межличностных контактов вне зависимости от места проживания, жизнь за пределами крупных агломераций обеспечивает ныне не меньший, а больший уровень комфорта и т.д.

С ослаблением процесса урбанизации связывались также надежды на оздоровление образа жизни городского населения, на преодоление таких трагических спутников скученности множества людей как высокая преступность, наркомания и т.д.

Подтвердил ли реальный ход событий эти расчеты? Да, но в не очень значительной степени. В зоне высокого экономического развития наметилась тенденция к замедлению роста крупных городов и мегаполисов. В отдельных случаях произошло сокращение численности их населения. Наиболее состоятельные граждане покинули густо населенные городские агломерации и переселились в более или менее отдаленные пригороды. Однако если брать проблему в целом, то следует констатировать: сколько-нибудь коренного поворота все же не произошло.

Урбанизация человеческого сообщества продолжается, и мегаполисы не только не исчезают, но и возникают вновь. Единственное, что можно пока отметить - это превращение крупнейших городов из центров концентрации богатства в центры аккумуляции нищеты.

Сравнительно новым феноменом, порожденным урбанизацией, стало в свое время возникновение так называемых городских деревень. Их появление связано с тем, что выходцы из сельской местности, с трудом адаптируясь к городской жизни, повсеместно проявляли стремление к сохранению территориальных связей: концентрировались в рамках города в одних и тех же районах, сохраняли прежние социальные связи, формы обращения, типы поведения.

В результате складывался своеобразный смешанный тип сознания, при котором внешние формы городского поведения сосуществовали с традиционными сельскими системами ценностей и социально-политическими предпочтениями.

Поскольку село в большинстве европейских стран традиционно враждебно "городским новациям", возможности левых, в том числе социал-демократов, завоевать позиции в этой среде, были связаны с серьезными трудностями. В результате некоторые города, издавна считавшиеся оплотом левых, приобрели консервативную политическую окраску.

Теперь же специфическую форму городских деревень, значение которых со временем уменьшилось, образуют городские национальные анклавы. Эмигранты некоренных национальностей также селятся вместе внутри городских агломерации, создавая тем самым закрытые этнические общины.

Во многом они похожи на городские деревни, однако степень отчуждения этих общин от обычной городской жизни гораздо сильнее, адаптация к внешней среде происходит значительно медленнее, а политические предпочтения лишь в слабой степени связаны со страной пребывания. Нередко возникновение городских этнических общих стимулирует межнациональные конфликты, создавая дополнительные проблемы, как для социал-демократии, так и для общества в целом.

Если в отношении городских деревень можно было надеяться на их постепенную интеграцию в местное общество, то на нечто подобное с этническими анклавами рассчитывать не приходится. Напротив, по мере возрастания интенсивности эмиграции их роль будет неизбежно возрастать, создавая социал-демократии все новые проблемы.

Социал-демократия и государственные институты

Еще на раннем этапе становления социал-демократии борьба, которую она вела за улучшение условий существования наемной рабочей силы, предполагавшее, в частности, четкое законодательное оформление различных сторон акта купли-продажи рабочей силы, побудило значительную часть ее сторонников признать отрицаемую прежде позитивную роль государственных институтов.

Этому же способствовало стремление преодолеть негативное воздействие на экономическое развитие и социальные отношения хаотических рыночных отношений, свойственных раннему капитализму. В результате во влиятельных социал-демократических кругах стало созревать принципиально положительное отношение к государству, как инструменту реализации намеченных целей.

Это отношение еще больше укрепилось благодаря возросшему значению структурно-преобразующей функции государственных институтов. По мере развития индустриальных и тем более постиндустриальных производственных отношений происходит диверсификация общественных институтов, превращающая их в крайне сложную, многократно эшелонированную систему.

Между тем существует закономерность, согласно которой, чем сложнее система, разнообразнее составляющие ее элементы, вариативны образованные ими структуры, тем сильнее должны быть сцепляющие силы, а следовательно, и импульсы, предохраняющие ее от разрушения. В общественных системах эта закономерность проявляется в растущей потребности в общей воле, в интенсивных межличностных и межгрупповых связях, основанных как на рациональных, так и на эмоциональных началах. Из этого естественно вытекает, что, по мере дальнейшего усложнения структур, образующих систему человеческого общежития, возрастают (и будут возрастать впредь) объективные причины, поддерживающие и стимулирующие интерес к управленческим функциям государственных институтов.

Особенно остро эта проблема встала в 20 веке. Его первые две трети были отмечены бурным ростом влияния государства. Распространившись на разные сферы общественной жизни, оно было поддержано не только левыми, в том числе социал-демократическими партиями, но и другими влиятельными общественными силами.

Ситуация изменилась лишь в последней трети века. Масштабы влияния государства в странах высокого промышленного развития оказались большими, чем требовала реальная обстановка. При этом с особой силой проявились издержки всевластия государственных институтов - окостенение управленческих механизмов, падение эффективности их решений, чиновничье своеволие и бюрократизм. Свою лепту в дискредитацию практики этатизма внесло поражение, которое потерпела сложившаяся в СССР и в ряде других стран централизованная патерналистско-бюрократическая система управления.

В этих обстоятельствах либеральные и консервативные силы резко переменили прежнюю ориентацию, образовав, наряду с частью левых, ядро активных противников государственного вмешательства, особенно в сферу экономики. На позициях защиты регулирующей роли государства (если не считать маргинальные группы правых радикалов), по сути дела, осталась лишь та часть левых, которая сохранила позитивное отношение к государству не только как гаранту стабильности общественных отношений, но и как главному инструменту назревших преобразований в соответствии с меняющейся обстановкой. Однако и в их рядах - под воздействием дискредитации практики государственного регулирования - появились неуверенность и колебания.

В результате ориентация на расширение функций государства перестала считаться одной из отличительных черт сторонников социал-демократии (или, по крайней мере, их большинства). Обычно значение государственных институтов, как инструмента позитивного общественного развития, продолжает признаваться. Однако, наряду с этим, безоговорочная поддержка экспансии государства сменилась поиском оптимального соотношения государственных и общественных институтов.

Важную социальную составляющую, таящую в себе серьезные опасности для социал-демократии, образуют сложные взаимоотношения между отдельными государствами и мировым сообществом.

В процессе глобализации экономических отношений выкристаллизовалась точка зрения, предполагающая неизбежность сокращения функций и даже отмирания национального государства. Эта точка зрения нашла широкое распространение и среди части социал-демократических функционеров. В действительности же на нынешнем этапе речь может идти лишь о возможной перспективе преобразования отдельных функций государства. Некоторые из них будут постепенно переходить к наднациональным институтам. Другие не только сохранят, но даже увеличат прежнее значение. Могут возникнуть и новые функции национальных государств, о которых пока приходится говорить только предположительно.

Это в полной степени относится и к экономике, структурные преобразования в которой практически немыслимы без государственного вмешательства. Но в еще большей степени от правильного функционирования государственных институтов зависит социальная сфера.

Сейчас ее положение весьма уязвимо. Все социальное законодательство, как и вся социальная инфраструктура, завязаны на институты государств. Последние же, во все большей степени теряя контроль над торговыми, производственными и финансовыми процессами, оказываются не в состоянии реализовать свои функции по социальной защите населения.

Возникает опасность, что на одном из не столь далеких этапах глобализации мировой экономики разветвленная система социальной защиты, являющаяся результатом многолетней борьбы наемных работников и других граждан экономически развитых стран, окажется погребенной под развалинами. Предотвратить это в состоянии лишь создание надгосударственных структур глобальной социальной защиты. Однако на этом пути неизбежно возникнут (а в какой-то степени уже возникают) дополнительные узлы социальных противоречий.

Ослабление таких противоречий и, соответственно, снятие социальной напряженности происходит обычно трояким образом: в одних случаях - в результате осознания правящей элитой необходимости широкомасштабного маневра, связанного с реальными уступками большинству общества, в других - путем достижения компромисса между противостоящими друг другу партнерами, в третьих - в итоге силовой конфронтации. Во всех трех случаях характер принимаемых решений определяется реальным соотношением общественных сил.

Последние годы это соотношение претерпело ряд заметных изменений, затрудняющих реализацию требований, отражающих интересы непривилегированных социальных групп, а также стратегические интересы общества в целом.

Окончание "холодной войны", явившееся выдающимся позитивным событием конца 20 века, ликвидировав угрозу существованию человечества, одновременно сняло с повестки дня проблему соперничества конкурирующих общественных систем в социальной области. Исчезновение конкурента привело к ужесточению позиций правящих кругов в экономически развитых странах по отношению к большинству собственного общества.

Естественно, что это ужесточение не абсолютно и варьируется в зависимости от конкретных обстоятельств. Однако, в отличие от прежних десятилетий, превентивные акции в социальной области, имеющие целью своевременно ослабить накопившиеся социальные противоречия, стали ныне скорее исключением, чем правилом. Жестче стала позиция власть имущих на переговорах с социальными партнерами. Позиции правящих классов укрепились также в результате их возросшей сплоченности и организованности на базе прогрессирующей интеграции и глобализации, прежде всего в экономической области.

Напротив, степень сплоченности и организованности непривилегированных групп населения в истекшее десятилетие в ряде случаев пошла на убыль, главным образом в результате краха этатистско-бюрократической системы в бывшем Советском Союзе и в ряде стран Центральной и Восточной Европы, а также обусловленной им дискредитации социалистической идеи.

Если нынешнее соотношение сил между социальными партнерами не изменится, то замедленное (а то и вообще минимизированное) решение как новых, так и обострившихся старых узлов социальных противоречий может привести к их преодолению (или иллюзии преодоления) самым болезненным для общества конфронтационным путем. Как поступить в этом случае, европейская социал-демократия, насколько можно судить, пока не решила.

Глубинные факторы устойчивости социал-демократии.

При всей сложности новых проблем, перед которыми оказалась сейчас европейская социал-демократия, существуют влиятельные факторы, позволяющие ей с оптимизмом смотреть в будущее.

Человеческому сознанию свойственно стремление к такой организации общежития и к такому образу жизни, которые в гораздо большей степени, чем реально существующие, отвечали бы интересам и потребностям личности. На уровне обыденного сознания такое стремление реализуется в виде мечты о лучшей жизни, о лучшем будущем, если не для себя лично, то, по меньшей мере, для потомков. Левые ценности, с которыми обычно ассоциируется социал-демократия, представляют собой своеобразную форму реакции на это стремление, его конкретизацию в виде системы конкретных целей и предположительных способов их достижения. В этом смысле они выполняют функции, аналогичные тем, которые свойственны религиозным системам - за тем исключением, что не относят реализацию целей за пределы земного существования человека.

Из сказанного неизбежно следует, что отправить подобные ценности в небытие попросту невозможно. Они вечны настолько, насколько можно считать вечным человеческое сообщество. Конечно, в зависимости от изменения представления людей о лучшем, должном и идеальном содержание ценностей подвергается модификации. Однако их главный стержень сохраняет свои основные параметры. Пока социал-демократия в принципе отвечает этим потребностям, ее перспективы, несмотря на все колебания, остаются устойчивыми.

Еще один долговременный фактор - социальная дифференциация человеческого общества. На протяжении всей письменной истории она оставалась его константной характеристикой. В разное время, на различных этапах общественного развития подобная дифференциация приобретала своеобразные очертания, была то большей, то меньшей. Варьировалось также соотношение социальных групп, расположенных на различных этажах общественной пирамиды.

Однако всегда сохранялась массовая категория населения, чаще всего составлявшая его большинство, условия существования которой было значительно хуже, чем уровень жизни, принятый и устоявшийся в данном обществе. Воспринимая свое положение как бесправное и униженное, эта категория обычно испытывала острую потребность в альтернативных формах общественной организации, при которых неравноправие и социальная ущемленность были бы сведены до минимума, и, в идеальном варианте, ликвидированы. Для нее левые ценности, отождествляемые многими с социал-демократией, это, прежде всего конкретная программа социальных действий, улучшающее условия труда и качество жизни.

Отсюда особая важность системы ценностей, на которую опиралась и намерена опираться впредь европейская социал-демократия.

Разумеется, теоретические конструкции, как и любые иные, являясь детьми своего времени, переживают свой цикл жизни и время от времени требуют ремонта, обновления, а в случае необходимости - и коренной перестройки. С этой точки зрения то, что происходит ныне с теоретическими позициями социал-демократии, не представляет собой ничего чрезвычайного.

Сейчас среди социал-демократических теоретиков наиболее популярны два основные подхода к назревшей модификации прежней системы ценностей.

Первый исходит из того, что основная причина ряда серьезных неудач левых в недавнем прошлом состоит в необоснованном противостоянии идеям либерализма. Обновление левой теории и практики это направление видит в далеко идущем сближении (а, быть может, даже слиянии) идей социализма и либерализма в рамках своеобразной социал-либеральной амальгамы.

Сторонники второго направления не отрицают необходимости инкорпорировать в систему социалистических ценностей все то, что накоплено человеческой мыслью на протяжении 20 века, включая многие ценности, вошедшие в арсенал либерализма. Это тем более естественно, что социализм и либерализм, как совокупность взглядов и ценностные системы, вылетели, подобно птенцам, из одного и того же гнезда - идей и практики Просвещения. Однако они решительно против того, чтобы обновление левого теоретического багажа привело к потере им идентичности.

По их мнению, необходимо четко проводить различие между обновлением и поглощением. И если роль левой теоретической мысли будет сведена к тому, чтобы более элегантно и доступно излагать либеральные идеи, к тому, чтобы лучше и эффективнее реализовать либеральную политику, то каков смысл существования левой системы взглядов и левого политического движения? Слияние в экстазе далеко не идентичных ценностных систем могло бы иметь своим следствием лишь возникновение лакун на значительной части политического пространства. А, как известно, природа - и том числе политическая - пустоты не терпит.

Левые ценности, как и выражающие их теория и политические действия, нужны обществу как альтернатива существующему. И если они хотят выжить и утвердиться в общественном сознании и политической практике, то должны при всех модификациях сохранять свою альтернативность. Это, естественно, не должно мешать ни дискуссии с другими теоретическими направлениями, ни компромиссам, ни стратегическим и тактическим соглашениям.