Какие тайны знает страсть!

1. Какие тайны знает страсть!

Но только тем из вас,

Кто сам любви изведал власть,

Доверю свой рассказ.

Когда как роза вешних дней,

Любовь моя цвела,

Я на свиданье мчался к ней,

Со мной луна плыла.

Луну я взглядом провожал

По светлым небесам,

А конь мой весело бежал –

Он знал дорогу сам.

Вот, наконец, фруктовый сад,

Вбегающий на склон.

Знакомой крыши гладкий скат

Луною озарён.

Охвачен сладкой властью сна,

Не слышал я копыт

И видел только, что луна

На хижине стоит.

Копыто за копытом, конь

По склону вверх ступал.

Но вдруг луны погас огонь,

За крышею пропал.

Тоска мне сердце облегла,

Чуть только свет погас.

«Что, если Люси умерла?» -

Сказал я в первый раз.

2. Среди нехоженых дорог,

Где ключ студёный бил,

Её узнать никто не мог

И мало кто любил.

Фиалка пряталась в лесах,

Под камнем чуть видна.

Звезда мерцала в небесах

Одна, всегда одна

Не опечалит никого,

Что Люси больше нет,

Но Люси нет, и оттого

Так изменился свет.

3. К чужим, в далёкие края

Заброшенный судьбой

Не знал я, родина моя,

Как связан я с тобой

Теперь очнулся я от сна

И не покину вновь

Тебя, родная сторона, -

Последняя любовь.

В твоих горах ютился дом.

Там девушка жила.

Перед английским очагом

Твой лён она пряла.

Джорж Гордон Байрон

 

* * *

Она идёт в красе своей,

Как ночь, горящая звездами,

И в глубине её очей

Тьма перемешана с лучами,

Преображаясь в нежный свет,

Какого в дне роскошном нет.

И много грации своей

Краса бы эта потеряла

Когда бы тьмы подбавить к ней,

Когда б луча недоставало

В чертах и ясных и живых

Под чёрной тенью кос густых.

И щёки рдеют и горят,

Уста манят улыбкой нежной,

Черты так ясно говорят

О жизни светлой, безмятежной,

О мыслях, зреющих в тиши,

О непорочности души. (Пер. С. Маршака)

Пьер-Жан Беранже

 

Старый капрал

В ногу, ребята, идите.

Полно, не вешать ружья!

Трубка со мной... проводите

В отпуск бессрочный меня.

Я был отцом вам, ребята...

Вся в сединах голова...

Вот она — служба солдата!..

В ногу, ребята! Раз! Два!

Грудью подайся!

Не хнычь, равняйся!..

Раз! Два! Раз! Два!

Да, я прибил офицера!

Молод еще оскорблять

Старых солдат. Для примера

Должно меня расстрелять.

Выпил я... Кровь заиграла...

Дерзкие слышу слова –

Тень императора встала...

В ногу, ребята! Раз! Два!

Грудью подайся!

Не хнычь, равняйся!..

Раз! Два! Раз! Два!

Честною кровью солдата

Орден не выслужить вам.

Я поплатился когда-то,

Задали мы королям.

Эх! наша слава пропала.

Подвигов наших молва

Сказкой казарменной стала...

В ногу, ребята! Раз! Два!

Грудью подайся!

Не хнычь, равняйся!..

Раз! Два! Раз! Два!

Генрих Гейне

 

* * *

На севере диком стоит одиноко

На голой вершине сосна

И дремлет качаясь, и снегом сыпучим

Одета как ризой она.

И снится ей все, что в пустыне далекой –

В том крае, где солнца восход,

Одна и грустна на утесе горючем

Прекрасная пальма растет.

* * *

Горные вершины

Спят во тьме ночной;

Тихие долины

Полны свежей мглой

Не пылит дорога,

Не дрожат листы…

Подожди немного,

Отдохнёшь и ты.

* * *

Sie liebten sich beide, doch keiner

Wollt'es dem andern gestehn.

Heine[1]

Они любили друг друга так долго и нежно,

С тоской глубокой и страстью безумно-мятежной!

Но как враги избегали признанья и встречи,

И были пусты и хладны их краткие речи.

Они расстались в безмолвном и гордом страданье

И милый образ во сне лишь порою видали.

И смерть пришла: наступило за гробом свиданье...

Но в мире новом друг друга они не узнали. (Пер. Ю. Лермонтова)

* * *

Из слёз моих много родятся

Роскошных и пёстрых цветов,

И вздохи мои обратятся

В полуночный хор соловьёв.

Дитя, если ты меня любишь,

Цветы все тебе подарю,

И песнь соловьиная встретит

Под милым окошком зарю. (Пер. А. Фета)

Генрих Гейне

 

Лорелей

Не знаю, что стало со мною,

Печалью душа смущена.

Мне всё не даёт покоя

Старинная сказка одна.

Прохладен воздух, темнеет,

И Рейн уснул во мгле.

Последним лучом пламенеет

Закат на прибрежной скале.

Там девушка, песнь распевая,

Сидит на вершине крутой.

Одежда на ней золотая,

И гребень в руке – золотой.

И кос её золото вьётся,

И чешет их гребнем она,

И песня волшебная льётся

Неведомой силы полна.

Безумной охвачен тоскою,

Гребец не глядит на волну,

Не видит скалы пред собою –

Он смотрит туда, в вышину.

Я знаю, река, свирепея,

Навеки сомкнётся над ним,

Сделала пеньем своим. (Пер. В. Левика)

Шарль Бодлер

 

Погребение проклятого поэта

Если тело твое христиане,

Сострадав земле придадут,

Это будет в полночном тумане,

Там, где сорные травы растут,

И когда на немую путину

Выйдут частые звёзды дремать,

Там раскинет паук паутину

И змеенышей выведет мать.

По ночам над твоей головою

Не смолкать и волчиному вою.

Будет ведьму там голод долить,

Будут вопли ее раздаваться,

Старичонки в страстях извиваться,

А воришки добычу делить.

Слепые

О, созерцай, душа; весь ужас жизни тут

Разыгран куклами, но в настоящей драме.

Они, как бледные лунатики, идут

И цедят в пустоту померкшими шарами.

И странно: впадины, где искры жизни нет.

Всегда глядят наверх, и будто не проронит

Луча небесного внимательный лорнет,

Иль и раздумие слепцу чела не клонит?

А мне, когда их та ж сегодня, что вчера,

Молчанья вечного печальная сестра,

Немая ночь ведет по нашим стогнам шумным

С их похотливою и наглой суетой,

Мне крикнуть хочется – безумному безумным:

«Что может дать, слепцы, вам этот свод пустой?» (Пер. И. Анненского).

Поль Верлен

 

Искусство поэзии

За музыкою только дело.

Итак, не размеряй пути.

Почти бесплотность предпочти

Всему, что слишком плоть и тело.

Не церемонься с языком

И торной не ходи дорожкой.

Всех лучше песни, где немножко

И точность точно под хмельком.

Так смотрят из-за покрывала,

Так зыблет полдни южный зной.

Так осень небосвод ночной

Вызвежживает как попало.

Всего милее полутон.

Не полный тон, но лишь полтона.

Лишь он венчает по закону

Мечту с мечтою, альт, басон.

Нет ничего острот коварней

И смеха ради шутовства:

Слезами плачет синева

От чесноку такой поварни.

Хребет риторике сверни.

О, если б в бунте против правил

Ты рифмам совести прибавил!

Не ты – куда зайдут они?

Так музыки же вновь и вновь!

Пускай в твоем стихе с разгону

Блеснут в дали преображенной

Другое небо и любовь…

Пускай он выболтает сдуру

Все, что впотьмах, чудотворя,

Наворожит ему заря…

Все прочее — литература.

Хандра

И в сердце растрава,

И дождик с утра.

Откуда бы, право,

Такая хандра?!

О дождик желанный,

Твой шорох – предлог

Душе бесталанной

Всплакнуть под шумок.

Откуда ж кручина

И сердца вдовство?

Хандра без причины

И ни от чего.

Хандра ниоткуда,

На то и хандра,

Когда не от худа

И не от добра.

Артюр Рембо

 

Пьяный корабль

Между тем как несло меня вниз по теченью

Краснокожие кинулись к бичевщикам,

Всех раздев догола, забавлялись мишенью,

Пригвоздили их намертво к пестрым столбам.

Я остался один без матросской ватаги.

В трюме хлопок промок и затлело зерно.

Казнь окончилась. К настежь распахнутой влаге

Понесло меня дальше, куда — все равно.

Морс грозно рычало, качало и мчало,

Как ребенка, всю зиму трепал меня шторм,

И сменялись полуострова без причала,

Утверждал свою волю соленый простор.

В благодетельной буре теряя рассудок,

То как пробка скача, то танцуя волчком,

Я гулял по погостам морским десять суток,

Ни с каким фонарем маяка не знаком.

Я дышал кислотою и сладостью сидра.

Сквозь гнилую обшивку сочилась волна.

Якорь сорван был, руль переломан и выдран,

Смыты с палубы синие пятна вина.

Так я плыл наугад, погруженный во время,

Упивался его многозвездной игрой

В этой однообразной и грозной поэме,

Где ныряет утопленник, праздный герой.

Лиловели на зыби горячешной пятна,

И казалось, что в медленном ритме стихий

Только жалоба горькой любви и понятна —

Крепче спирта, пространней, чем ваши стихи.

Я запомнил свеченье течений глубинных,

Пляску молний, сплетенную, как решето,

Вечера — восхитительней стай голубиных,

И такое, чего не запомнил никто.

Я узнал, как в отливах таинственной меди

Меркнет день и расплавленный запад лилов,

Как, подобно развязкам античных трагедий,

Потрясает раскат океанских валов.

Снилось мне в снегопадах, лишающих зренья,

Будто море меня целовало в глаза,

Фосфорической пены цвело озаренье,

Животворная, вечная та бирюза.

И когда месяцами, тупея от гнева,

Океан атакует коралловый риф,

Я не верил, что встанет Пречистая Дева,

Звездной лаской рычанье его усмирив.

Понимаете, скольких Флорид я коснулся?

Там зрачками пантер разгорались цветы,

Ослепительной радугой мост изогнулся,

Изумрудных дождей кочевали гурты.

Я узнал, как гниёт непомерная туша,

Содрогается в неводе Левиафан,

Как волна за волною вгрызается в сушу,

Как таращит слепые белки океан.

Как блестят ледники в перламутровом ползне,

Как в заливах, в лиманной грязи, на мели

Змеи вяло свисают с ветвей преисподней

И грызут их клопы в перегное земли.

Покажу я забавных рыбешек ребятам,

Золотых и поющих на все голоса,

Перья пены на острове, спячкой объятом,

Соль, разъевшую виснущие паруса.

Убаюканный морем, широты смешал я,

Перепутал два полюса в честной гоньбе.

Прилепились медузы к корме обветшалой,

И, как женщина, пав на колени в мольбе,

Загрязнённый пометом, увязнувший в тину,

В щебетанье и шорохе маленьких крыл,

Утанувшим скитальцам, почтив их кончину,

Я свой трюм, как гостиницу на ночь, открыл.

Был я спрятан в той бухте лесистой и снова

В море выброшен крыльями мудрой грозы,

Не замечен никем с монитора шального,

Не захвачен купечеством древней Ганзы,

Лишь всклокочен, как дым, и, как воздух, непрочен,

Продырявив туманы, что мимо неслись,

Накопивший — поэтам понравится очень! —

Лишь лишайники солнца и мерзкую слизь,

Убегавший в огне электрических скатов

За морскими коньками по кипени вод,

С вечным звоном в ушах от громовых раскатов,—

Когда рушился ультрамариновый свод,

Сто раз крученный-верченный насмерть в мальштреме,

Захлебнувшийся в свадебных плясках морей,

Я, прядильщик туманов, бредущий сквозь время,

О Европе тоскую, о древней моей.

Помню звездные архипелаги, но снится

Мне причал, где неистовый мечется дождь,

Не оттуда ли изгнана птиц вереница,

Золотая денница, Грядущая Мощь?

Слишком долго я плакал! Как юность горька мне,

Как луна беспощадна, как солнце черно.

Пусть мой киль разобьет о подводные камни

Захлебнуться бы, лечь на песчаное дно!

Ну, а если Европа, то пусть она будет,

Как озябшая лужа, грязна и мелка,

Пусть на корточках грустный мальчишка закрутит

Свой бумажный кораблик с крылом мотылька.

Надоела мне зыбь этой медленной влаги

Паруса караванов, бездомные дни,

Надоели торговые чванные флаги

И на каторжных страшных понтонах – огни! (Пер. П. Антокольского).

Спящий в ложбине

Беспечно плещется речушка, и цепляет

Прибрежную траву, и рваным серебром

Трепещет, а над ней полдневный зной пылает,

И блеском пенится ложбина за бугром.

Молоденький солдат с открытым ртом, без кепи,

Всей головой ушел в зеленый звон весны.

Он крепко спит. Над ним белеет тучка в небе.

Как дождь, струится свет. Черты его бледны.

Озябший, крохотный, как будто бы спросонок

Чуть улыбается хворающий ребенок.

Природа, приголубь солдата, не буди!

Не слышит запахов, и глаз не поднимает,

И в локте согнутой рукою зажимает

Две красные дыры меж ребер на груди. (Пер. П. Антокольского).

Эмиль Верхарн

 

Мятеж

Туда, где над площадью — нож гильотины,

Где рыщут мятеж и набат по домам!

Мечты вдруг безумные,— там!

Бьют сбор барабаны былых оскорблений,

Проклятий бессильных, раздавленных в прах.

Бьют сбор барабаны в умах.

Глядит циферблат колокольни старинной

С угрюмого неба ночного, как глаз...

Чу! бьет предназначенный час!

Над крышами вырвалось мстящее пламя,

И ветер змеистые жала разнес,

Как космы кровавых волос.

Все те, для кого безнадежность — надежда,

Кому вне отчаянья — радости нет,

Выходят из мрака на свет.

Бессчетных шагов возрастающий топот

Все громче и громче в зловещей тени,

На дороге в грядущие дни.

Протянуты руки к разорванным тучам,

Где вдруг прогремел угрожающий гром,

И молнии ловят излом.

Безумцы! Кричите свои повеленья!

Сегодня всему наступает пора,

Что бредом казалось вчера.

Зовут… приближаются... ломятся в двери…

Удары прикладов качают окно,

Убивать — умереть — все равно!

Зовут... и набат в мои ломится двери! (Пер. В. Брюсова).

[1] Они любили друг друга, но ни один не желал признаться в этом другому. Гейне (нем.)