Наука как открытая форма культуры

2. Наука как открытая форма культуры

Из того, что наука нацелена на критику комфортности, вытекает, что представления о мире, формируемые на ее основе, можно квалифицировать, по крайней мере в тенденции, как внечеловеческое и тем самым в известном смысле как бесчеловечное. В науке есть что-то страшное для человека, слитого со своим комфортным миром. Еще древние чувствовали опасность знаний. Соломон сказал "кто умножает знания, умножает скорбь"(Ек.1,18). Донаучная культура пыталась не допустить проникновения человека в бесконечные пласты реальности, скрывать уже полученное знание в узкой субкультуре жрецов. Знание, превышающее некоторый допустимый в соответствующей культуре предел, несло дискомфорт. Относительная слабость воспроизводственных возможностей не позволяла адекватно ответить на новое знание, построить эффективную программу воспроизводства. На этом фоне движение науки было актом неслыханной смелости, попыткой войти в ад, продвигаться в нем все дальше и глубже. Но на путь создания иной комфортности встали и другие формы культуры, прежде всего искусство. Авангардизм, модернизм постоянно штурмовали исторически сложившиеся границы комфортного мира. Наука самим фактом своего существования размыкает неподвижность комфортного мира, дезорганизующими для этого мира потоками новизны: то, что еще вчера было понятным, делается непонятным, то, что считалось вчера безопасным, является угрозой для человека. Выяснилось, что опасно пользоваться свинцовыми кубками, этого не знали древние, и это незнание, по мнению некоторых специалистов, сильно повредило Древнему Риму. Недавно стало известно, что для человека опасны казалось безобидные электромагнитные поля [2]. На картах земли расползаются районы, которые ученые расценивают как чреватые землетрясением. Современная наука, как кажется, изощряется в том, чтобы искать эти опасности буквально везде. Их непрерывные открытия не делают жизнь эмоционально более приятной. Есть, впрочем, и обратный процесс. Выяснилось, что бес, который постоянно пытается напакостить каждому - иллюзия, как и опасность от "сглаза", от кошки, перебегающей дорогу, и т.д.

Закрытость комфортных представлений несет в себе угрозу оказаться во власти иллюзий, инерции истории, пришедшей к нам из прошлого, возможно комфортного, но увы уже не для нас, не для сегодняшнего мира. Здесь человечество столкнулось с фундаментальной проблемой, от постоянного повседневного разрешения которой зависит существование людей. Несоответствие двух комфортных картин мира пронизывает образ жизни, воспроизводство, принятие любых решений, формирование любых смыслов, порождая подчас фантастические гибриды. Человек может сле- довать рекомендациям медицины и одновременно предаваться суевериям. Это стремление следовать двум противоречащим друг другу, возможно, исключающим друг друга, разрушающим друг друга программам деятельности может породить опасные потоки дезорганизации.

Расхождение между программами может носить глубокий характер. Для наркомана мир наркотиков комфортен. Но позитивные знания говорят, что наркотики несут гибель, то есть именно этот мир дискомфортен. Аргументы науки не убеждают наркоманов не потому, что у них есть другие с научной точки зрения более убедительные. Наркоманы и ученые ориентированы на разные культурные основания. Наркоманы следуют своим эмоциональным предпочтениям, возникшим в результате освоения определенных сложившихся субкультур. В науке же следование логике предметного знания с принудительной силой формирует выводы, что поведение наркомана несовместимо с ценностью жизни.

Исключающие друг друга представления о комфортности могут стать основой массовых ожесточенных столкновений. Свежий пример: в Южной Корее годовой доход с 1962 года возрос на душу с 87 до 10000 долларов. Это должно было с точки зрения здравого смысла резко повысить уровень массовой комфортности. В действительности, однако, мощное массовое студенческое движение, не останавливающееся перед насилием, требует немедленного объединения с голодной, нищей, тоталитарной Северной Кореей [3]. Комфортный мир этих людей связан не с лучшей по нашим представлениям, а с худшей жизнью. Впрочем, за примерами не надо ходить в другие страны. Аналогичный выбор сделала Россия в 1917 году, став на путь реализации дорыночной уравнительной программы решения проблем.

Спор о судьбе России вплоть до сегодняшнего дня происходит между теми, кто выдвигает древние культурные ценности, и теми, кто ставит в основу своих рассуждений мировую науку, ее логику. Иначе говоря, стороны этого спора опираются на разные культурные основания. И его разрешение возможно лишь через соотнесение, взаимопроникновение этих оснований, снятие их противоположности через диалог. Весь человеческий мир,чем он сложнее и динамичней, тем больше соткан из таких несоответствий. Они могут носить характер различий, антиномий, противоречий, конфликтов, раскола между ранее сложившей комфортностью и истиной, между комфортностью и возможностью выжить, создавать программы, обеспечива- ющие выживаемость.

Наука не только пытается заменить один комфортный мир на другой. Она изменяет и сам принцип расчленения мира на комфортный и дискомфортный. Комфортный мир рас- сматривается как деятельный, комфортная реальность - это напряженный поиск возможности жить в этом мире, постоянно с возрастающим упорством и квалифицированностью противостоять опасностям. Мир перестает рассматриваться как заданный, готовый, закрытый, всего лишь как сфера адаптации. На первый план выходит его способность противостояния опасностям. Комфортна наша открытая способность выявлять опасности и смело им противостоять.

Наука порывает со старой моралью, несущей программу воспроизводства некоторого абсолюта. Это дало основание французскому математику А. Пуа Икаре сказать, что "наука находится вне морали". Описание мира в понятиях науки происходит в предметной модальности, то есть формируемый наукой смысл соотносится с внесубъектным объектом. Ученый описывает траекторию кометы предметно и беспристрастно, даже если она должна врезаться в землю и погубить человечество. Врач может радоваться, если он поставил правильный диагноз, даже если болезнь не сулит пациенту ничего хорошего. Он озабочен правильностью своих расчетов, объективностью, прогнозным потенциалом своих знаний. Это как будто говорит о правоте Пуанкаре. Тем не менее наука несет свою мораль, которая ставит следование логике научных исследований выше ценностей ранее сложившейся культуры, политических факторов, личных отношений и т.д. Этот принцип получил свое выражение в известной фразе Аристотеля "Платон мне друг, но истина дороже". Отсюда вытекает, что комфортным для науки является следование некоторой абстрактной логике познания, логике предмета, а не симпатиям, корысти, давлению общества.

Наука характеризуются тем, что ранее скрытые опасности непрерывно выявляются и делается попытка ставить их под контроль. Различие между комфортным и дискомфортным миром здесь относительно, вероятностно и меняется не только под влиянием новых факторов, но и в результате развития способности людей противостоять опасностям. Парадокс усиления влияния науки заключается в том, что при разрушительности науки для статичных комфортных картин мира, ее развитие тем не менее совпадает с прогрессом гуманизма. Много написано о том, что наука является виновницей современных бед. Она создает оружие массового уничтожения, технику, разрушающую, отравляющую среду, и т.д. Защитники подобной точки зрения невольно превращают науку в особого субъекта рядом с человеком. В действительности наука лишь форма самовыражения человека, его творческих сил. Она - форма проявления гуманизма в том смысле, что является кумулятивным процессом, накапливающим программы развития творческих сил человека, способности формировать новые пласты знаний, которые направлены на преодоление опасностей, угрожающих людям и зарождающихся далеко от той сферы реальности, которая сегодня подвластна человеку. Наука борется с опасностями и в самом человеке, как на уровне физиологии, так и против дезорганизации мышления. Это борьба никогда не достигнет полной окончательной победы, но она - процесс, который не должен отставать от роста опасностей во всех формах. Это требует от человека постоянного саморазвития, открытости в познании, в творчестве.

Разумеется, реальная история науки полна компромиссов, попыток соединить новые представления со старыми, формировать гибриды. Отношение науки и религии представляет собой лишь аспект этой истории. Одни ученые гибли под ударами традиционалистов, например Д.Бруно, другие под страхом смерти шли на компромисс, например Г.Галилей, третьи проституировали науку во имя государственной идеологии, например советские обществоведы в условиях террора. Еще одна группа низводила науку до уровня обыденного комфортного сознания, страшась ее дискомфортности. Среди них можно указать на "народного академика" Т.Лысенко. Люди этого типа наивно полагали, что наука это более эффективное средство для безграничного расширения ранее сложившегося комфортного мира, его дальнейшего улучшения, нечто вроде большевистского "шествия от победы к победе". Реально наука действительно нацелена на расширение сферы комфортного мира, но парадоксаль- ным образом делает это через выявления реальной дискомфортности считавшегося комфортным мира. Иначе говоря, наука действительно может одерживать победы, но не на поле комфортного, сложившегося, закрытого традиционализма. Опасность, однако, заключается в том, что от разрушения комфортности до победы над открывшейся опасностью проходит время, возможно, неопределенно большое. Это обстоятельство питает пессимизм в оценке науки.

Удивительно, что ученых не побили камнями, не сослали в лагеря, как нарушителей комфортности, где они в лучшем случае могли бы перевоспитываться традиционными формами труда, исторически связанными с традиционными представлениями о комфортности. Причина того, что наука уцелела даже в условиях взрыва традиционализма, есть особая,весьма поучительная тема. Важно лишь заметить, что наука в странах, где традиционализм достиг зрелости, могла опираться на рост социальной потребности в расширении шага новизны, в более эффективных решениях. В странах, где преобладали архаичные пласты традиционализма, наука подчас интерпретировалась как функция тотема, некоторых мудрецов, приобщившихся к сакральности. Тем не менее, наука сформировала новую открытую модель культуры, новые программы воспроизводства, выявила новые пути формирования комфортного, мира.

Дуальность наших представлений о мире далеко выходит за рамки проблем формирования дуальности мысли и социальной организации. Она охватывает и дуальность программ, что в конечном итоге превращается в дуальность общественных форм.