6. Гегелевский миф времени

Комментарий к комментарию

Когда я говорил о еще не получившем определения мифологическом как о чем-то существующем только в качестве содержания (сюжета и т.д.) текста вместе с его актуальными и возможными интерпретациями, то упор делал на содержании. Теперь мне хотелось бы выделить мифологическое как явленное в самом направлении интерпретации, в интенциональности думания, интерпретирующего другое думание (или себя как другое думание). Для этого я возьму конкретную текстовую форму (или жанр) интерпретации, а именно комментарий. Та-кой выбор объясняется моим интересом к индийской философии, для которой комментарий не только важнейшая форма текста, но и главный способ существования; один философ комментирует другого, другой третьего и т.д. Время в данном случае - это время думания о думании по поводу текста, то есть время комментария, когда наблюдение можно вообразить расположенным в пространстве текстов, комментирующего и комментируемого. С этой точки зрения Александр Кожев, комментирующий Гегеля в своем "Введении", подобен Раманудже или Шанкаре, комментирующими " Бхагавадгиту" 17. Теперь же я сам являюсь тем, кто комментирует Кожева. Никакое другое время, кроме времени комментирования, в моем случае не имеет значения, значима только точка пересечения трех текстов; фрагмента из "Феноменологии духа" Гегеля, фрагментов из "Введения" Кожева и моего собственного комментария относительно сюжета гегелевской ситуации с ее моментами "чистого содержания": Гегель видит въезд Наполеона, представляет себе Йенское сражение и т.д. Именно эти моменты чистого содержания составляют точку отправления в наших попытках понять гегелевский миф Времени, поскольку это как раз то, к чему можно редуцировать, опять же "мифологически", гегелевскую идею Абсолютного Духа 18.

Миф времени? Но, опять же, какого времени? В случае гегелевского сюжета это, конечно, время события знания (а не самого знания), включенного в наше первое, квазиисторическое время; здесь оно не менее "квази", чем в "Бхагавадгите".

Сделаю чисто историко-философское замечание. Гегель, в отличие от Канта, Спинозы, Декарта до него, и подобно Марксу, Ницше и Хайдеггеру после него, был чисто антропологическим философом. То есть у него была такая философия, центр и фокус которой. Абсолютный Дух, был не только Истиной (Объектом), но и Субъектом, и не только Сознанием (Разумом), но и Человеком, сознающим, с одной стороны, собственную смерть, и, с другой стороны, конец своей истории 19. Иными словами, для Гегеля самосознание людей сводимо к сознанию их смертности, а их историчность - к концу истории 20. Более того, верно и прямо противоположное утвержде-ние: смерть индивидуума - это конец его сознания смерти, в то время как реализация Абсолюта в Человеке - это конец человеческой истории, или, так сказать, конец времен - поскольку при этом теряют свой смысл термины человеческих отношений, и история возвращается к своему "доначальному" или "бесконечному" состоянию. Из этой концептуальной схемы проистекает вопрос: существует ли здесь время сознания как отдельное от сознания, сознающего это, и от сознательного "Я"? Ответ: нет. Не время "сознательно" (в смысле "второго", "ментального" времени " Бхагавадгиты"), а сознание "временно". Но здесь невозможно и пустое время, поскольку вместе с человеком умирает любое его сознание времени (в этом Гегель чистый атеист). Но что тогда можно сказать о реализации Абсолютного Духа в конце человеческой истории, которая, согласно гегелевскому сюжету, имела место 190 лет назад - какого типа время мы получаем в этом случае? Будет ли это время нового типа или квазиисторическое время " Бхагавадгиты"?

Для ответа на этот вопрос мы должны оставить содержание знания и снова обратиться к событию знания и, тем самым, к чистому содержанию, или, другими словами, вернуться от философии к мифологии. В самом деле, ведь из знания, что ход истории закончен, следует - и Гегель подтверждает это в своей "Феноменологии", - что об истории в ее полноте можно говорить лишь постольку, поскольку она осуществляется. Или, скажем иначе: факт реализации (осознания) истории, законченный вместе с ней, в то же время породил сам феномен ее существования, до того как она осуществилась в Гегеле и через Гегеля. То есть, историческое время в этом случае можно рассматривать, во-первых, как период между отделением человека от природы и самореализацией абсолюта, и, во-вторых - как время ретроспективы, обратный ход, восстановление истории - последняя, таким образом, существует всегда как нечто восстановленное, и никогда как установленное (и уж, конечно, не как что-то само по себе бывшее). Далее, эта двоякость квазиисторического времени соответствует, или даже тождественна, диалектическому характеру гегелевского детерминизма (прилагательное "диалектический" мы могли бы заменить здесь на "мифологический"). Ведь, с одной стороны. Абсолют - как Истина (Объект) и как Человек (Субъект) - объективно определяет историю как историю своей самореализации в людях, а с другой стороны - именно в человеческом мышлении такой детерминизм получает свою феноменологию и антропологию 21.То есть, хотя по Гегелю Истина (объективный Абсолют) детерминирует своего Знающего (Субъекта-Человека), но этот последний детерминирует процесс самореализации этой истины - свою собственную историю вместе с ее "исчезновением", "подходом к концу" 22. На самом деле, эти два детерминизма отличаются во времени и, если можно так выразиться, в направлении детерминирования. Ибо в акте (событии) реализации гегелевского Абсолюта наблюдатель мифа может видеть три различных времени. Есть время самой реализации, то есть ее дление (в смысле "второго", или ментального времени " Бхагавадгиты"); время истории, реализуемое Гегелем, как объективный, направленный во времени процесс, имеющий свое начало, продолжение и конец в самом акте реализации. И третье время - между актом реализации истории и самой историей. Оно по своей направленности противоположно "историческому" и похоже на "безвременные проявления" (майя, вибхути) Вишну и Шивы. Более того, можно представить, что эта самореализация Абсолюта как истории Человека детерминирует историю на уровне чистого содержания сюжета. То есть "мифологическое" в нашем гегелевском сюжете (см. предыдущий раздел) детерминирует содержание знания. Миф заключает в себе завершаемую им Историю, "человеческое" же содержит в себе Дух, а не наоборот.

Теперь давайте отметим некоторые мифологические следствия гегелевского события реализации для думания (Denken), вовлеченного в это событие. В терминах абсолютного человеческого детерминизма ныне кончающейся эпохи Просвещения (в том смысле, что все о человеке, в человеке и для человека) - а это единственный абсолютный детерминизм, который я могу себе представить, - наши привычные философские вопросы становятся полностью ненужными вследствие тавтологичности ответов и "циркулярности" вовлеченного в них мышления.

Схематически гегелевский подход к мышлению в отношении объекта этого мышления может быть выражен следующим образом:

Если я думаю (), что мое мышление () об () определяется этим (), то я должен думать (), что не только (), но и (), () и все дальнейшие моменты рефлексии будут также определяться (). Рефлексивным здесь назовем такое мышление, которое соотносится с предметом не непосредственно, а через другое мышление, имеющее тот же объект в качестве своего содержания. [Как в нашем случае, содержание это () в его отношении к (), () в его отношении к () и () в его отношении к ().]

Из этой формулы следуют три вещи. Во-первых, () приписывается онтологический статус. То есть () противопоставлено (), () и другим как "бытие" - "мышлению". Во-вторых, эта оппозиция в то же время и отменяется, а онтологический статус () ставится под вопрос, потому что () должно оставаться неопределенным и неопределяемым в отношении наличия или отсутствия думания о нем и () может мыслиться (внешним наблюдателем гегелевской философии и ситуации) как сомнительное в отношении своей "бытийственности" или "мысленное" (гегелевский Geist не может быть помыслен по определению). Третье следствие связано со временем. Время здесь - это когда думают, то есть время причины или события () или, как уже отмечалось, время между фактом () и "фактом" (). В свете этого "времени" мы можем, следовательно, переформулировать наше выражение таким образом: всякий раз, когда я думаю, что () определяется (), то это означает, что только там, где есть (), там есть и (), детерминирующее (). Можно предположить, говоря языком буддизма, что () и () существуют (или, как в Абхидхамме, возникают) всегда вместе.

Третье следствие гегелевской схемы абсолютного детерминизма предполагает возможность перемены мест определяющего и определяемого. То есть, что () может детерминировать (), хотя мифологически оба варианта останутся равноценными, перевернутый вариант мифа абсолютного детерминизма, основанного на антропном принципе Гегеля, будет также предполагать некую "онтологичность" для (), а не для (), как в первом варианте. Только в этом случае переменной величиной станет (), а (), () и другие будут фигурировать как константы. Тем не менее, в обоих вариантах неизбежно постулируется некое свойство (), не вписывающееся в логику оппозиции "бытийственное/мысленное" или "онтологическое/эпистемологическое". Итак, в "прямом" варианте это будет выглядеть так: мысль (), что () детерминирует (), детерминируется (), но только тогда, когда другое () - назовем его () - не противопоставлено () и остается недетерминируемым относительно () и (). Тогда в перевернутом варианте это будет так: "мысль (), что () детерминируется (), детерминирует (), где (), обозначенное как (), недетерминируемо относительно () и ()".

Такая гегелевская мифологическая схема времени, по определению, отождествляет его с внутренним (относящимся к содержанию текста) временем мифа об Абсолюте, это внутри-внутреннее время реализации Абсолюта в истории. Время у Гегеля служит тавтологическим обозначением "сознающего Я" и возвращает его к началу и источнику, где нет времени, из "настоящего" положения, после которого уже не будет времени, то есть не будет истории, не будет борьбы человека за то, чтобы его признали; не будет философии, только чистое неподвижное знание Знающего, Мудреца и абсолютно самоудовлетворенного Ученого (а не философа). Таков по своей сути комментарий Кожева на "Феноменологию", хотя, конечно, он никогда не посмел бы назвать гегелевскую (не говоря уже о собственной) модель времени мифологической и определенно отмежевался бы от каких-либо переформулировок этой модели. Но мифологической она остается благодаря чистому содержанию о гегелевском сюжете, без которого никогда бы не возник и комментарий Кожева. Кожеву принадлежала последняя попытка объяснить гегелевский миф его собственным языком, то есть способом, понятным, по крайней мере, автору "Феноменологии". Другими словами, он был последним, кто воспроизвел миф, тавтологичный гегелевской онтологической мифологии.

И последнее наблюдение по поводу времени у Гегеля и Кожева. Время думания (или знания), время объекта думания (например, истории) и время их отношения (причинно-следственного или какого угодно другого) - так выглядит гегелевская триада времени с точки зрения исследователя мифологии, а не историка философии. В отличие от циклической и полностью призрачной идеи времени в "Бхагавадгите" и абсолютно "непризрачного", но тоже цикличного времени в "Старшей Эдде", у Гегеля концепция времени основана на постулате абсолютной "единости": один Дух, один Человек (или человечество), одна История, один (последний!) Философ (то есть сам Гегель), один (первый!) Ученый или Мудрец (тоже Гегель), одно Время, один постисторический период (наше и последующее время) и т.д. Этот тип философского монизма, совмещенного с "единостью" мифологической картины мира и сильно окрашенного деизмом (хотя и в атеистической форме), являет собой очень устойчивую мифологическую тенденцию нашего собственного исторического сознания, тенденцию, все еще далеко себя не исчерпавшую. Всякий раз, когда мы думаем, что время подходит к концу, наше восприятие (или, точнее, апперцепция) вынуждено рассматривать этот конец как конец времени вообще, а себя мы видим при этом стоящими как бы на границе между временем и поствременем, постисторическим существованием. Ориентируясь таким образом, "думающее Я" помещает себя на самую границу временности с точки зрения времени, которое оно рассматривает как условие (и, пожалуй, единственное) своего думания о себе и мире. Это вдвойне субъективно, так как "думающее Я", во-первых, выделяет время из своего собственного думания и, во-вторых, объективирует его как время своего существования в истории 23. Поступая так, оно находит для своего субъективного самоосознания язык нисколько не менее субъективный и применяет его к вещам и событиям, внешним по отношению к себе, создавая тем самым мифологическую картину однородности времени 24.

Миф, каким я вижу его здесь и сейчас, - феномен сознания. Причем не только в общем и обычном смысле слова, то есть как то, что уже прошло через наше ("наше" в условном смысле) сознание к моменту, когда мы о нем думаем. Это еще и феномен в феноменологическом смысле, а именно: мы не только сознаем нечто как миф, но и сознаем миф как нечто, как другое сознание. И "другим" оно является при этом в двух совершенно разных смыслах: в смысле отношения, - "другое, чем я, чем мое", "другое, чем это" и т.д.; и "другое" как сознательный объект, обладающий некими специфическими сознательными характеристиками, которые и делают его объектом моих мифологических размышлений.

Мы живем в цивилизации, полной всевозможных вещей и событий, которые называют словом "миф": Миф Творения, Миф Воскресения, Миф Эдипа и т.п. Сегодня все эти "мифы" возрождаются в том числе и в науке, философии и т.д., что лишь указывает на их, так сказать, "мифологичность". Когда миф выступает как предикат и термин описания сюжетов, ситуаций, событий или даже персонажей, как-то: "Сотворение мира Богом - это миф", "Воскресение Иисуса Христа - миф", "История Эдипа - миф". Для меня же миф был неотъемлемой частью моего внутреннего мира, элементом исторической преемственности. Он был словом, которым в культуре обозначалось то, что тогда считалось "мифическим". Лишь много позже я начал понимать, что миф (как идея, имеющая свою область применения, и как объекты, к которым эта идея применяется) до сих пор не был отрефлексирован как структура сознания (моего или чужого) ни в области науки, называемой "мифологией", ни в повседневном сознании.

И последнее замечание. Выше я уделял времени непропорционально большее место, чем другим аспектам мифа. Это делалось потому, что в не получившей еще своего определения мифологии я замечаю действие структур сознания (в том числе сознания исследователя мифа), временной характер которых очевиден. По этой же причине, сравнивая три сюжета, я сознательно игнорировал их конкретный исторический контекст, принадлежность к совершенно различным, заведомо не связанным между собой традициям. Для меня это всего лишь три фрагмента, обдуманно извлеченные из соответствующих традиций и представленные в качестве своего рода "срезов" соответствующих мифологий. В моем столь же фрагментарном представлении они продолжают жить, однако, уже не естественным образом, а как примеры, образцы мысли, которые по самой природе мышления не могут быть привязаны к определенному пространству и времени 25.

Примечания

1 Поэтому разница между мифическим и "мифологически описанным (или описуемым)" может казаться психологически очевидной только до тех пор, пока миф (или нечто как миф) предстает передо мной в качестве мышления абсолютно иного, чем мое; то есть пока мое восприятие мифологического и думание о нем не редуцированы ("вновь-сведены") к их феноменологическому основанию и, тем самым, денатурализированы и депсихологизированы. Но как только мы проведем элементарную процедуру герменевтического понимания, в котором миф и мифология оба будут "вновь-сведены" к одному расширительно понимаемому мифологическому думанию, а "иное" или "еще одно" думание станет основной идеей мифологии, так сразу различение мифа и мифологии станет философски излишним.

2 Позиция внешнего наблюдателя (исследователя религии, мифологии и т.п.) не рассматривается здесь как что-то естественное или само собой разумеющееся. Напротив, она вводится как результат весьма специфической феноменологической работы (или процедуры), подразумевающей наличие не двух, а трех возможных позиций сознания, а именно: (1) позиции наблюдаемого; (2) позиции наблюдателя; (3) позиции, которая, хотя она установлена наблюдателем, понимается им как более общая, чем (1) и (2), и заключает в себе их обе как свои частные случаи. Это, конечно, не означает, что позиция наблюдаемого не может, в свою очередь, допустить существование позиции внешнего наблюдателя себя самого (2') или даже свою собственную более общую позицию (3). Но тогда я, как внешний наблюдатель, должен сдвинуть (to shift) свою позицию наблюдения от позиции (2) к позиции (3'), создавая тем самым "еще одну", третью позицию. Таким образом, эти три позиции будут типичными шифтерами (shifters), поскольку они могут быть зафиксированы только в течение одной конкретной феноменологической процедуры. *

3 То, что мы не можем сотворить миф, наводит на мысль об его объективности, равно как и то, что мы не можем воспроизвести или восстановить его в его актуальности. Это не постулат мифологии, а, скорее, простое эмпирическое (то есть не-теоретическое) допущение, которое подчеркивает "единость" субъекта и объекта в мифологии. Ибо ни рассказчик, ни герои мифа не могут воспроизвести его в этом смысле; они или знают его, или нахо-дятся в нем. На самом деле, сотворение мифа столь же мифологично, как сотворение мира. Тогда единственное, что я способен сделать - это раскрыть мое отношение к мифу или осознать его как некоторую объективность (или факт) своего или чужого сознания.

4 The Bhagavadgita in the Mahabharata, text and translation by J.A.B. van Buitenen. Chicago and London, University of Chicago Press, 1981 (The Bhagavadgita). При переводе фрагментов Бхагавадгиты использовалось издание: [ Бхагавадгита. Книга о Бхишме. Сер. "Философские тексты Махабхараты". СПб, "A-cad", 1994 ( Бхагавадгита, 1994). С. 165-243 ].

5 Kojève, Alexandre. Introduction a la lecture de Hegel, Paris, Gallimard, 1990 [1947 (Introduction)], p. 247

6 См.: The Elder or Poetic Edda, Part I, ed. and trans. by Olive Bray, London,1908,p.196-197.

7 The Bhagavadgita, II 5-10, p. 74-75.

8 Это чисто феноменологическое замечание предполагает, что некто знает себя как другого. "Думать" здесь представляет собой условный термин языка, лишенный специального философского содержания; "думать" о чем-то, уже известном от кого-то и от чего-то другого.


Информация о работе «Мифологические размышления»
Раздел: Культура и искусство
Количество знаков с пробелами: 72390
Количество таблиц: 0
Количество изображений: 0

Похожие работы

Скачать
70467
0
0

... очень много ходить пешком, вступать в непосредственное соприкосновение с местными крестьянами, присматриваться к их нравам, изучать их язык" . 2.2. Русский фольклор и мифология в рассказах Бунина, роль фольклорного и мифологического в раскрытии "неизреченной красоты русской души". Знание жизни народа, приобретенное в постоянном общении с ним, определяет исключительную достоверность ...

Скачать
38409
0
0

... убедиться, что государь действительно существует. Появление на публике, поездки — это еще и ответ на массовые страхи по поводу смерти государя, т. е. исчезновения «центра мира», означающего угрозу разупорядочивания. Символический государь призван воздействовать на структуры коллективного воображаемого, т. е. оккупировать максимальное количество субличностных «полей» в роли Другого, т. е. именно ...

Скачать
50998
0
0

... и роль каждого из этих феноменов. Но вместе с тем, сегодня реклама - своего рода "квинтэссенция" современной мифологии, без которой немыслимо представление о современной культуре вообще. Миф и реклама – два феномена культуры, обозначающие, казалось бы, противоположные ее полюсы и в теоретическом, и в историческом плане. Миф в обыденном сознании связан с чем-то давно минувшим, надвременным и ...

Скачать
50853
0
0

... мяса; пьяницу же черти таскают по гвоздям. Особые мучения предназначены убийцам, самоубийцам, женщинам убивающих своих детей, и ведьмам, отнимающим молоко у чужих коров. 2. НАУЧНЫЙ АСПЕКТ «ЖИЗНИ ПОСЛЕ ЖИЗНИ»   2.1 Восемь доказательств существования души и ее бессмертия   1-е доказательство. Тело подвержено постоянным изменениям во всех своих частях. В теле человека, достигшего двадцати лет, ...

0 комментариев


Наверх