Во сне Татьяны — русский зимний пейзаж, и реали­стический, и сказочный одновременно

2. Во сне Татьяны — русский зимний пейзаж, и реали­стический, и сказочный одновременно.

3. «Сон прежде всего мотивируется психологически: он объясняется напряженными переживаниями Татьяны»[3]

4. Онегин во сне «хозяин, это ясно». Жених среди раз­бойников, жених-разбойник — это фольклорный мотив и тема романтической поэзии, где герой убивает или неве­сту, или брата (Татьяна называет Ленского братом: «она должна в нем (Онегине) ненавидеть убийцу брата сво­его»).

5. Сатирически соотносятся сон и приезд гостей на именины Татьяны; характеристики, которые дает им автор, с «гостями» Онегина во сне Татьяны, особенно под­черкиваются ритмическими и лексическими соответстви­ями, что было отмечено еще современниками Пушкина. Известный пушкинист Д. Д. Благой писал: «Во сне Та­тьяны — в нарочитом искажении, в чудовищных гроте­сках поэт зарисовывает то же мелкопоместное дворян­ство, которое несколькими строками позднее предъявляет в его собственном, почти не уступающем ему (сну) виде — в шумной галерее карикатур, съехавшихся целыми семьями на «веселый праздник именин» к Лариным». Благой сделал текстовые сопоставления:

Лай, хохот, пенье, свист и хлоп, Людская молвь и конский топ! (Сон Татьяны.)

Лай мосек, чмоканье девиц, Шум, хохот, давка у порога... (Приезд гостей.)

Выше речь шла о снах-утопиях, а теперь обра­тимся к антиутопии, сну-предупреждению, ибо всякая антиутопия — предупреждение. (Условная, «рабочая» терминоло­гия) Речь пойдет о снах-видениях больного Раскольникова на каторге. «Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей,— люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бес­новатыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в ис­тине, как считали зараженные... всякий думал, что в нем одном и заключается истина... не могли согласиться, что считать злом, что добром. Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе... Спастись во всем мире могли только несколько человек, это были чистые и из­бранные, предназначенные начать новый род людей и новую жизнь, обновить и очистить землю, но никто и нигде не видал этих людей...»

В примечании Г. Ф. Коган к роману Достоевского сказано: «Строки навеяны Евангелием» (Откровение святого Иоанна). Многие стихи Апокалип­сиса подчеркнуты или отмечены Достоевским в принадлежавшей ему книге... Сон Раскольникова — скрытая по­лемика с Чернышевским по поводу судеб человечества и европейской цивилизации. Мысли о вреде цивилизации и социализма, которые беспокоили Достоевского в пе­риод работы над «Преступлением и наказанием», повто­рены в фантастическом рассказе «Сон смешного чело­века».

Теперь, в начале XXI века, когда человечество прошло через неслыханные испытания и теории избранности одних людей перед другими, одних народов перед дру­гими, прошло через практическое применение идей фа­шизма, сон-бред Раскольникова воспринимается более расширительно, чем в то время, когда роман был напи­сан. Этот сон — отражение физического и нравственного состояния героя. Он психологически оправдан и реален, то есть такой сон мог присниться.

Особое место занимает психологически точный, гени­ально описанный сон Раскольникова о смеющейся старухе. «...На стуле в уголку сидит старушонка, вся скрючившись и наклонив голову, так что он никак не мог разглядеть лица, но это была она. Он стоял перед ней: «боится!» — подумал он, тихонько высвободил из петли топор и ударил старуху по темени, раз и другой. Но странно: она даже не шевельнулась от ударов, точно деревянная. Он испу­гался, нагнулся ближе и стал ее разглядывать; но и она еще ниже нагнула голову. Он пригнулся тогда совсем к полу и заглянул ей снизу в лицо, заглянул и помертвел: старушонка сидела и смеялась,— так и заливалась тихим, неслышным смехом... Бешенство одолело его: изо всей силы начал он бить старуху по голове, но с каждым ударом топора смех и шепот из спальни раздавались все сильнее и слышнее, а старушонка вся так и колыхалась от хохота». Как и во сне о лошади, здесь много народа (в соседней комнате, на лестничной площадке).

Это сон человека, который удостоверился, что он не старуху убил, а себя убил. В этом смысл сна. Сон удиви­тельный по своей психологической точности и художе­ственной силе. Ведь каждый человек, наверное, испытал во сне бессилие: хочет убежать — не удается, ударяет — попадает в пустоту... Но это еще не все. Когда Расколь­ников проснулся, он ощутил присутствие в комнате чело­века. «„Сон это продолжается или нет”,— думал он и чуть-чуть неприметно опять приподнял ресницы». Часть IV, глава I начинается со слов: «Неужели это продолже­ние сна? — подумалось еще раз Раскольникову. Осто­рожно и недоверчиво всматривался он в неожиданного гостя». Гостем был Свидригайлов, кошмарное порожде­ние зла. Такой действительно может присниться лишь в страшном сне. Свидригайлов — человек, стоящий по ту сторону добра и зла, находящийся на грани нормальной и больной психики. Отягощенный преступлениями («отя­гощенный» — неточно, потому что для него престу­пление — нормальное явление), Свидригайлов подвержен странным видениям.

«В 1860-е годы в России наряду с вопросами криминалистики заметно оживился интерес к новейшим исследованиям в области психиатрии... В ро­мане имеются строки, свидетельствующие о знакомстве Достоевского с новейшими исследованиями в области психиатрии...»[4]. К Свидригайлову является Марфа Петровна (привидение наяву). Раскольников несколько раз говорит о нем: «су­масшедший», «помешанный». Вот как представляется Свидригайлову вечность: «...как идея, которую понять нельзя, что-то огромное, огромное! Да почему же огром­ное? И вдруг, вместо всего этого, представьте себе, будет там одна комнатка, эдак вроде деревенской бани, закоп­телая, а по углам пауки, вот и вся вечность. Мне, знаете, в этом роде иногда мерещится». Мало того, Свидригай­лов заявляет, что если бы это зависело от него, то он бы «так непременно сделал». Сны, видения Свидригайлова раскрывают его сущность, его «личину» (как назвал свою иллюстрацию к роману художник Эрнст Неизвестный). Страшная личина, но... «широк человек», считает Досто­евский. Даже Свидригайлов не вынес собственной скверны и мерзости и покончил с собой. Накануне он останавливается в мерзкой гостинице, в мерзком номере. Когда он впадал в полудремоту, его сны представляли как бы сменяющуюся серию картин: летний пейзаж, цветы, прелестный коттедж, в зале — гроб, а в гробу... «Свидригайлов знал эту девочку... Эта девочка была са­моубийца-утопленница. Ей было только четырнадцать лет, но это было уже разбитое сердце, и оно погубило себя, оскорбленное обидой, ужаснувшею и удивившею это молодое, детское сознание... и вырвавшею последний крик отчаяния, не услышанный, а нагло поруганный в темную ночь...»

Что это? Сон-возмездие? Но это еще только первая картина, потому что сон Свидригайлова «многосерийный». Интересно с точки зрения реальности сна то, что Свидригайлову снится, будто он проснулся и совершает действие в реальности: он «очнулся, встал с постели и шагнул к окну» и т. д. «Проснувшийся» Свидригайлов «в темном углу, между старым шкафом и две­рью... увидел девочку лет пяти, не более, в измокшем, как помойная тряпка, платьишке, дрожавшую и плакав­шую». Идет надрывное описание бедственного состояния ребенка. Что-то дрогнуло в душе Свидригайлова («широк человек»), и он у себя в номере уложил на кровать, уку­тал девочку. Но: «Вот еще вздумал связаться! — решил он вдруг с тяжелым и злобным ощущением.— Какой вздор!»

Вспомним, как Раскольников, совершив какой-нибудь добрый поступок, тут же со злобой себя ругает за него. Недаром Свидригайлов — «зеркало» Раскольникова, его двойник, или, как говорит Свидригайлов, они «одного поля ягода». Только он собрался уйти и бросить ребенка, как увидел, что девочка ожила, что из-под ресниц «вы­глядывает лукавый, острый, какой-то недетски подмиги­вающий глазок... что-то нахальное, вызывающее светится в этом совсем не детском лице... Вот уже совсем не таясь, открываются оба глаза: они обводят его огненным и бесстыдным взглядом, они зовут его, смеются». Даже Свидригайлов находится в «настоящем ужасе». «„Как! пя­тилетняя!.. А, проклятая!” — вскричал в ужасе Свидригайлов, занося над ней руку... Но в ту же минуту про­снулся».

Его пробуждение столь же омерзительно, что и самый сон: он смотрит на не тронутую с вечера порцию теля­тины, которую облепили мухи, и долго старается поймать одну муху, «наконец, поймав себя на этом интересном занятии, очнулся...». После этого он осуществляет давно задуманную цель — уехать «в Америку», что условно означает для него удалиться в иной свет. Свидригайлов застрелился.

В то же утро Раскольников выполняет волю Сони: идет в участок, чтобы признаться в убийстве, предвари­тельно он по ее же завету стал на колени на площади, наклонился до земли и поцеловал эту землю. Но люди над ним издеваются, считают пьяным, покаяния не полу­чилось. И все же он идет в участок. Однако Раскольни­ков отказался от задуманного признания в убийстве. Из­вестие о самоубийстве Свидригайлова привело его в шок. «Он вышел, он качался. Голова его кружилась». Увидев Соню, в лице которой было что-то отчаянное, он вер­нулся и заявил о том, что он убил старуху-процентщицу и ее сестру Лизавету. Сломило Раскольникова известие о смерти Свидригайлова: если даже такие не выдерживают груза преступлений!.. Наказание — в самом Свидригайлове, как и в самом Раскольникове, который несет в себе это наказание еще до совершения преступления.

Теперь обратимся к первому сну Раскольникова (сну о лошади (часть I, глава V)), который снится ему после окончательного решения убить старуху, то есть до совершения преступления. Он испытывает такое страшное напряжение, что не смог дойти до дома и, «дойдя уже до Петровского острова, остановился в пол­ном изнеможении, сошел с дороги, вошел в кусты, пал на траву и тут же заснул. В болезненном состоянии сны отличаются часто необыкновенною выпуклостью, яркос­тью и чрезвычайным сходством с действительностью».

Называет Достоевский свой сон «страшным».

1. Причина сна — тяжелое нравственное состояние человека, принявшего бесчеловечное решение убить ста­руху-процентщицу, подспудно действующий закон «чаши весов», чаши добра и зла.

2. Во сне Раскольников видит себя ребенком, что особенно важно для писателя, как важна для него «дет­ская» тема, «слезинка ребенка», невыносимость и недо­пустимость детского страдания; восприятие жизни гла­зами чистого ребенка (существенная тема в мировой ли­тературе!).

Прочтем эту сцену: «С криком пробивается он сквозь толпу к Савраске, обхватывает ее мертвую, окровавлен­ную морду и целует ее, целует ее в глаза, в губы... Потом вдруг вскакивает и в исступлении бросается с своими кулачонками на Миколку».

3. Картина насилия, опьянение насилием над безза­щитным существом, когда насилие теряет цель и превра­щается в насилие ради насилия, которое, к тому же, подстегивается всеобщим безумием.

4. Психология массового безумия. Два гениальных писателя, Достоевский и Толстой показали впервые в литературе этот жуткий феномен массового психоза, изученный впоследствии психиа­трами. Увы, массовый психоз стал чуть ли не повседнев­ностью в XX веке.

5. Соотнесение образа лошади с «кроткими», «сми­ренными» (Соня, Лизавета) и с образом Катерины Ивановны («Уездили клячу!.. Надорвала-ась!»). Этот эпизод усиливает композиционное значение сна.

6. Раскольников после пробуждения. На чаше весов добра и зла перевесило добро: «Боже! — воскликнул он,— да неужель ж, неужель ж я в самом деле возьму топор, стану бить по голове, размозжу ей череп... буду скользить в липкой, теплой крови, взламывать замок, красть и дро­жать; прятаться, весь залитый кровью... с топором... Го­споди, неужели? — Он дрожал как лист, говоря это. – Да что ж это я!.. ведь я вчера же, сходя с лестницы, я сам сказал, что это подло, низко, низко... ведь меня от одной мысли наяву стошнило и в ужас бросило...» Но чаша весов дрогнула, и теперь уже окончательно перевесило зло — из случайно услышанного разговора на улице о том, что в семь вечера Лизавета уйдет из дома, а старуха останется дома одна. Раскольников делает мгновенный выбор. Дело, конечно, не в случае, дело в том, что и добро и зло были в самом Раскольникове.