1.1 Народ в понимании М.Е. Салтыкова-Щедрина.

Истоки народности М.Е. Салтыкова-Щедрина нужно искать во всем творческом наследии, которое предшествовало написанию «Истории одного города». Только поняв гражданскую позицию автора романа, его самобытность и художественно-публицистический талант, можно осознать подлинную прогрессивность, социальную значимость и органическую народность «Истории одного города».

Салтыков-Щедрин вошел в большую литературу «Губернскими очерками». Они создавались в самом начале 60-х годов XIX века. Демократизм автора заявляет о себе открытым сочувствием «бедному труженику» - крестьянину, прежде всего, и столь же открытой враждебностью всему «господски»-дворянскому. Это слышится в патетике авторских деклараций-признаний: «я вообще чрезвычайно люблю наш прекрасный народ». С отвлеченным человеколюбием связаны гуманно-«жалостливые» характеристики крестьян вроде «некрута» Матюши – «славного, смирного парня… не то чтоб веселого, а скорей боязного, трудолюбивого и честного». «Я вижу его за сохой, бодрого и сильного, несмотря на капли пота, струящиеся с его загорелого лица; вижу его дома безропотно исполняющего всякую домашнюю нужду; вижу в церкви божией, стоящего скромно и истово знаменующегося крестным знамением; вижу его поздним вечером, засыпающего сном невинных после тяжкой дневной работы…для него никогда не кончающейся» [21, 79].

Салтыков-Щедрин любуется большой нравственной силой, которая живет в неприметных, даже внешне «убогих» представителях народа. Вопрос о народе как силе общественно-политической пока не ставится. Щедрина интересует внутренняя, морально-психологическая сторона жизни простого человека [16, 186]. Ему удается разглядеть вековечную народную тоску по идеалам добра и справедливости, способность простолюдина на «душевный подвиг» во имя идеи. Ставя вопрос о духовных потенциях народа на религиозную почву, писатель шел тем самым на сближение со славянофилами. Хотя особой идейной близости с ними у Щедрина не было; он открыто оспаривает стремление славянофилов всячески приукрашивать патриархальность, «старину», считает это стремление утопией [21, 80].

Начиная с «Губернских очерков», Щедрин видел недостатки народа. Он не страшился высказывать самые горькие истины о крестьянской психологии, о рабской привычке масс к повиновению. Но делал он это, не прибегая к приемам сатиры, в тоне глубочайшего сочувствия к нуждам и болям народа. Его демократические симпатии искренни, но несколько отвлечены, его восприятие народа – «младенца-великана» - скорее возвышенно поэтическое, нежели реально-аналитическое [21, 81].

В продолжение и развитие «Губернских очерков» в 1857 году был задуман, но не осуществлен как единое целое цикл «Умирающие» (или «Книга об умирающих»). В соответствии с замыслом предполагалось изобразить четыре характерные типические фигуры «умирающих» героев «прошлых лет», дополняющие галерею «Губернских очерков». Но главным в этом замысле было намерение представить в фольклорном духе фигуру крестьянина – Иванушки, противостоящему дряхлому миру «умирающих». Щедрин писал 17 декабря 1857 года И.С. Аксакову: «Дело в задуманном цикле начинается запевкой, в которой, в песенном складе, объясняется, как проснулся дурак-Иванушка… В заключение: эпилог, в котором Иванушка-дурачок снова выступает на сцену: судит и рядит, сначала робко, а потом все лучше и лучше… Разумеется, эти умирающие еще совершенно живы и здоровы, но я предположил себе постоянно проводить мысль о необходимости их смерти и о том, что возрождение наше не может быть достигнуто иначе, как посредством Иванушки-дурака» [32, 259]. Вскоре образ русского мужика – опоры возрождения России появится на страницах щедринских произведений.

«Положением 19 февраля» (1861г.) в России отменялось крепостное право. Крестьяне становились лично свободными. Но процесс экономического освобождения крестьян был очень сложным.

Вину за обострение отношений мужика и барина в ходе проведения реформы Салтыков возлагает на «общество наше», которое в самом законном желании крестьянина уяснить себе известное требование или дело уже видит «бунт». Условием спокойного осуществления реформы он считает терпеливое разъяснение крестьянам «Положения 19 февраля». Но «тупоумие властей по крестьянскому делу столь изумительно, что нельзя быть без отвращения свидетелем того, что делается» - пишет Салтыков П.В. Анненкову [32, 302].

В это время в воображении Салтыкова-Щедрина начинает формироваться сатирический образ города Глупова. В очерке «Клевета» (1861г.) город Глупов – развернутый образ-гротеск, символизирующий целую общественно-политическую систему. Дворянски-помещечья масса представляется обитателями некоего «горшка» - глуповцев, некогда получивших и получавших куски от самодержавной власти: «какая-то рука бросила им в горшок кусок черного хлеба» [32, 309]. Этот брошенный кусок – символическое обозначение крепостного права. Но вот явилась «другая рука» (все то же самодержавие, но в другое время и в новых обстоятельствах «эпохи возролждения»), которая «ошпарила» глуповцев, то есть лишила их главной опоры – власти над крепостным крестьянином.

В очерке «Наши глуповские дела» (1861 г.) уже звучит горькая ирония, ибо спит непробудно под ласкающие звуки волн реки Глуповицы «благословенный» город и вовсе не желает просыпаться.

У Глупова нет истории. Щедрин не видит в глуповском бытии ничего, кроме бессмысленных шараханий. «Испуг!» - говорили мне отекшие, бесстрастные лица моих сограждан; «испуг!» - говорили мне их нескладные, отрывистые речи; «испуг!» - говорили мне их торопливое, не осмысленное сознанием стремление сбиться в кучу, чтоб поваднее было шарахаться… Испуг, испуг, испуг!.. И вдруг я понял и прошлое, и настоящее моего родного города… Господи! Мне кажется, что я понял даже его будущее!» - почти с отчаянием восклицает Щедрин [32, 314 – 315].

Но ведь в глуповском «горшке» варятся и крестьяне (Иванушки). В очерке «Наши глуповские дела» рассказывается притча о старом коне – воронке, который всегда ходил на пристяжке, а тут его велено втиснуть в оглобли. «Я сам видел, как выводили воронка из конюшни, как его исподволь подводили к оглоблям, как держали его под уздцы, все в чаянии, что вот-вот он брыкнет». Но не брыкнул старый воронко, «не изменил обычаям праотцев», «не исказил одним махом задних копыт истории Глупова». Иванушка (воронко) тоже оказался глуповцем.

Из этого иносказания можно заключить, что Щедрин надеялся на активное участие крестьянства в общественно-политических изменениях, которые происходили в России в 60-е годы XIX века. Но это не была та страстная вера в возможность организованного крестьянского выступления, которой отличались Чернышевский и другие революционные демократы [17, 99]. В конце 1861 года Салтыков-Щедрин ясно понял, что «воронко» не взбрыкнул и в обозримом будущем не взбрыкнет.

В четвертом очерке складывавшегося цикла «К читателю» (1862 г) тема русского крестьянства, тема Ивашек, остается главной. Иванушки в своем глуповском качестве становятся отныне предметом щедринской сатиры. По этому поводу рассказывается «глуповский анекдот» о человеке, ослушавшемся приказаний начальства, которое послало для расправы над ним полицейского. Дело тут в отношении к расправе свидетельницы-толпы: «…толпа была весела, толпа развратно и подло хохотала: «Хорошень его! хорошень его!» - неистово гудела тысячеустая. «Накладывай ему! накладывай! вот так! вот так!» - вторила она мерному хлопанью кулаков». «Вот тебе младший наш Глупов, наш Иванушка!» [32, 319]. Вслед за Щедриным становится горько-печально от того, что нет в русском обществе реальных сил, которые могли бы стать основой его возрождения.

В 1863 году Щедрин вошел в редакцию журнала «Современник» и стал его автором: он начал вести ежемесячную хронику «Наша общественная жизнь». И если предметом глуповского цикла был Глупов дореформенный и «возрождающийся», то предметом хроники стал Глупов пореформенный, переживший 1862 год. В событиях этого года Щедрин увидел грань между «эпохой возрождения», когда на фоне «глуповского распутства» все же складывалось новое (крестьянская реформа), и эпохой, когда подняло голову, «окрылилось» старое, «умирающее». «Благонамеренные мечтания о сближении сословий» Щедрин считает теперь несостоятельными.

Он вновь обращается к народу как к силе, которая явилась определяющим фактором крестьянской реформы. «Это сила не анархическая, а устроительная» - считает Щедрин. В истории он видит как бы два потока: историю народа – «внутреннюю, в конечном итоге устроительную, и историю правителей, официальную, и, несмотря на внешний блеск, в сущности бесплодную [32, 345].

Мысль о народе как начале начал социально-исторического процесса будет присутствовать у Салтыкова-Щедрина и в последующие годы («Письма из провинции», 1868 г). Но наряду с этим в его произведениях останется особый скептический элемент, связанный с отсутствием у сатирика страстной веры в возможность скорого крестьянского выступления [21, 83].

В конце 60-х годов XIX века на историческую арену выступило народничество, теоретики которого – М. Бакунин, П. Лавров, П. Ткачев – по-разному видели роль народа в историческом процессе. Одни стояли за то, чтобы немедленно без подготовки поднять крестьянские массы на бунт. Другие выступали за необходимость идейного просвещения мужика. Чью же точку зрения разделял Салтыков-Щедрин? Ответом на этот вопрос можно считать роман «История одного города» (1869 – 1870 г.г.).

Салтыков-Щедрин как хороший знаток русской крестьянской действительности, трезвый мыслитель, проанализировавший уроки поражения революционеров 1861 года, предстает перед нами пропагандистом-народником. Именно это трезвый взгляд на народ позволил Щедрину изобразить глуповцев «не нагибаясь к мужику», «не кокетничая» с ним. «Губернские очерки» были полны сочувствия «мужику»; в «Истории одного города» сочувствие дополнилось суровой критикой народного простофильства. «Он как опытный охотник, смело и решительно будит спящего в берлоге медведя. Ведь только проснувшись и поднявшись во весь рост, этот медведь может ощутить себя по-настоящему сильным» [11, 4]. Именно такой видел свою миссию Салтыков-Щедрин, описывая историю города Глупова.

«Невозможно ни на минуту усомниться, что русский мужик беден действительно, беден всеми видами бедности, какие можно только представить, и, - что всего хуже, - беден сознанием этой бедности» [32, 410]. Вот что вызывает боль и отчаяние сатирика – «бедность сознанием». Исторически выработавшаяся «бедность сознанием» – вот главная беда.

Где же выход? Конечно, «сближение с народом» необходимо. Но пора перестать «сближаться» на почве общего застолья с произнесением тостов и речей о любви к «меньшей братии». Мужик должен являться не в качестве «меньшей братии», а «в качестве человека». Необходимо изучение народных нужд и представлений, сложившихся более или менее своеобразно, но все-таки принадлежащих взрослому человеку. Чтобы понять, что именно нужно народу, что ему не достает, необходимо поставить себя на его точку зрения…» [32, 412].

Так Салтыковым-Щедриным была выражена философско-историческая формула, которая легла в основу «Истории одного города».

В романе Щедрин не только славил золотое народное сердце, но и в сатирически заостренном виде высказывал горестный упрек в адрес «мужика». Свое критическое отношение он объяснял так: «…как бы я ни был предан массам, как бы ни болело мое сердце всеми болями толпы, но я не могу следовать за нею в ее близоруком служении неразумию и произволу» [21, 84].

В 1871 году критик А.С. Суворин опубликовал в журнале «Вестник Европы» критическую статью под названием «Историческая сатира», в которой одним из главных пунктов обвинения Салтыкова-Щедрина был тезис о глумлении сатирика над народом. Щедрин откликнулся на статью Суворина в письме к А.Н. Пыпину, как полагал Щедрин, близко стоявшему к редакции «Вестника Европы», а также в письме в редакцию журнала. «…недоразумение относительно глумления над народом, как кажется, происходит от того, что рецензент мой не отличает народа исторического, то есть действующего на поприще истории, от народа, как воплотителя идеи демократизма. Первый оценивается и приобретает сочувствие по мере дел своих. Если он производит Бородавкиных и Угрю-Бурчеевых, то о сочувствии не может быть и речи; если он выказывает стремление выйти из состояния бессознательности, тогда сочувствие к нему является вполне законным, но мера этого сочувствия все-таки обуславливается мерою усилий, делаемых народом на пути к сознательности. Что же касается до «народа» в смысле второго определения, то этому народу нельзя не сочувствовать уже по одному тому, что в нем заключается начало и конец всякой индивидуальной деятельности» [45, 271].

Обобщая исследование природы понимания народности М.Е. Салтыкова-Щедрина, можно сказать, что гражданская позиция писателя по отношению к народу к моменту выхода в свет романа «История одного города» полностью сложилась. Хотя этот процесс не был быстрым и гладким.


Информация о работе «Тема народа в Истории одного города»
Раздел: Литература и русский язык
Количество знаков с пробелами: 95286
Количество таблиц: 0
Количество изображений: 0

Похожие работы

Скачать
2567
0
0

«говорящим» названием Глупов. Сам автор говорил, что это пародия не на историю, но на порядок вещей. Хотя людям того времени легко было узнать в многочисленных градоначальниках печально известных лиц своей эпохи, например, Сперамского и Карамзина, но в современном читателе она будит совершенно другие ассоциации, с более современными деятелями. Например, Угрюм–Бурчеев – «визитная карточка» любого ...

Скачать
16839
0
0

... Перед нами не просто типический российский город. Перед нами город-гротеск", - отмечает Д.П. Николаев [III, 173]. Для чего потребовалось Салтыкову-Щедрину сочетание несочетаемого, совмещение несовместимого? Д.П. Николаев так отвечает на этот вопрос: "В "Истории одного города", как это уже видно из названия книги, мы встречаемся с одним городом, с одним образом. Но это такой образ, который вобрал ...

Скачать
26351
0
0

им на него. А художественное воображение дорисует картину, даст нужное сатирическое распространение возникшему образу. «История одного города» как гротескный роман В творчестве Салтыкова-Щедрина до 70-х годов приемы художественного преувеличения так далеко не шли. Герои его сатир в общем укладывались в рамки житейски-бытового правдоподобия. Но уже в предшествующей художественной практике ...

Скачать
16858
0
0

... царей, — .......................................... Венца и скиптра Византии Вам не удастся нас лишить! Всемирную судьбу России — Нет, вам её не запрудить!.. Идея завоевания Константинополя становилась частью “византийского мифа”. Такого рода завоевание вовсе не означало только новое территориальное приобретение России — символический смысл его заключался в торжестве русского Православия в ...

0 комментариев


Наверх