Класс – “принципы, касающиеся увязывания фактов”

2 класс – “принципы, касающиеся увязывания фактов”.

 Нужно раскрывать связи, а не довольствоваться изолированными фактами. “'Истинная философия состоит в раскрытии связей, скрытых от близорукого взгляда и невнимательного ума”. Существует два типа связей – “связь порядка и собирания” и связь по аналогии.

3 класс – “принципы обобщения открытий”. Делаются общие замечания о пользе обобщений[11].

Иного типа работы Себастиана ле Претра Вобана (1633-1707). Вобану стоило бы поставить памятник. Он этого заслужил своими географическими работами, но географы не оценили и этого французского коммерсанта и государственного деятеля.

 Вобан выступил за развитие прикладной географии, систематическое использование географических знаний на практике. Он составлял анкеты и всевозможные таблицы, показывал их практическое значение. М.Флиппоно считает Вобана “отцом” прикладной географии и регионального планирования. И это не является преувеличением[12].

 Вобан создал труд “О средствах быстрого восстановления французских колоний в Америке и их расширения”. Это исследование должно было предшествовать освоению новых территорий. Высказано много замечательных мыслей. Подробно пересказывать их не станем, так как с ними можно познакомиться в книге М.Флиппоно.

 На этом мы прекращаем иллюстративную часть. Подумаем почему одни могут, а другие нет? Почему одни опережают науку на сто и более лет, а другие идут за своим временем сто и более лет? Почему современные географы не видят в этом чего-то большего, чем забегание отдельных специалистов вперед? Вопросы не праздные. Разбираясь в прошлом, мы выносим определенное суждение и о себе.

 Лишь один человек попытался осмыслить факты подобного рода не с традиционной точки зрения. Это Анри Болинг[13]. Он оценил их как отставание всей массы географов от своего времени. Статья Болинга посвящена анализу работ Геттона и Плейфера. Он непосредственно подходит к выводу о том, что не все действительное в географии разумно и не все разумное действительно. А.Болинг, вероятно, предвидел, что его мысль останется неоцененной. Может быть, поэтому работа проникнута грустным настроением. Напомним некоторые положения.

 А.Болинг пишет, что “история наук всегда производит впечатление и ободряющее и грустное. Ободряющее - благодаря примеру тех успехов, которые увенчивают проницательность, упорство и в особенности сосредоточенность мысли... Грустное - потому, что слишком часто мы наталкиваемся на упущенные возможности. Сколько раз мы видели правильно указанный путь, даже намеченный заранее, а потом покинутый и вновь найденный только после длительных отклонений” (с.17)[14]. А.Болинг показал, что география в целом и геоморфология в частности могли как науки возникнуть гораздо раньше. Он едва ли не первый рассмотрел историю географии не как историю одних триумфов, а также как историю потерь и поражений, историю трагедий идей и людей. Но проблема была лишь затронута.

 Причину извечного в науке явления - забегания одних и отставания других - частично вскрыли сами географы, хотя она и не получила должного анализа. Например, А.Г.Исаченко отметил, что “взгляды Варения формировались под сильным влиянием философии и физики Декарта... Варений был сторонником атомистического учения Демокрита, признавая гелиоцентрическую систему Коперника”[15].

М.Флипонно отметил, что поиски Вобана отвечали “мощному идеологическому течению, основывающемуся на убеждении, что разум человека - орудие улучшения условий его существования”[16]. Эти авторы выделили, с нашей точки зрения, основные аспекты, объясняющие рассматриваемое явление - ориентацию на прогрессивную философию и методологию науки, на запросы своего времени.

 Вспомним приведенные примеры. Кто был кто?

¨    Гвичардини занимался торговлей. Он шел к научной географической работе от практических потребностей.

¨    Шамплен выполнял запросы торговой кампании. К географии пришел из практической жизни.

¨    Варениус - последователь Декарта. Человек компетентный в современной ему прогрессивной философии.

¨    Геттон - последователь философов-материалистов XVII и XVIII веков. Он был дружен с Адамом Смитом, прекрасно знал работы Ньютона, Ф.Бэкона и других лидеров науки того времени.

¨    Вогонди и Демаре - сотрудники Энциклопедии, воспринявшие общее для энциклопедистов увлечение идеями Бэкона, Гоббса, Локка.

¨    Вобан - человек, стоящий в гуще практической жизни и идущий к географической науке от нее.

 Примеры говорят, что на подлинно научном эмпирическом уровне находились лишь те географы, которые либо воспринимали прогрессивные идеи философии, либо приходили к географии через непосредственное осознание нужд практики. Именно их работы опережали “время географической науки” на много лет и именно их работы соответствовали общенаучным нормативам своего времени.

Абсолютна ли реализованная версия развития географической науки в XVII - XVIII веках? Вероятно, нет. Ее развитие географии могло и должно было идти в двух направлениях - описательном и научно-эмпирическом. Наука дело коллективное и совершенно не обязательно всем идти сначала в одном направлении, пройти его до конца, а затем коллективно поворачиваться в иное направление. Различные подходы могут и должны сочетаться. Они должны сотрудничать между собой, а не бороться до победного конца, до тех пор пока один не уничтожит другого. Так в принципе могло быть и в географии XVII - XVIII веков, если бы географы были специалистами более высокой метанаучной культуры и больше интересовались тем, что делается в философии и других науках. Сочетание двух путей было реальной возможностью. Не реализовалась она по ряду причин. Одна из них в том, географы не имели необходимого уровня метагеографической культуры.

Для становления эмпирического научного направления в географии XVII - XVIII веков, которое сочеталось бы с описательным направлением, нужна была философско-методологическая база. Была ли она? Да, была. Нужно было лишь усвоить общеизвестные достижения прогрессивных философов и адаптировать их принципы к географическому познанию. Это и просто и трудно. Претворить это положение в жизнь пытались очень немногие. А задачу в целом должны были, если не решить, то осознать все, кто хотел оказать реальную помощь географической науке. Но в географии уже тогда сложилось глубочайшее неявное убеждение, что она сама себе философия и потому может обойтись без обращения к философии профессиональных философов. Это положение до сих пор доминирует в географическом образе мышления. Оно стало его родовой чертой.

 В “укор предкам и назидание потомкам” подробно рассмотрим гносеологическую базу эмпирической науки XVII - XVIII веков, которую разработали философы. Семнадцатый век справедливо получил название Нового времени. Он действительно стал новым временем в истории человечества. Коренным образом изменился взгляд на общество и науку. Идея опытной, экспериментальной, эмпирической и рационалистической науки, основывающейся на систематических исследованиях, буквально “носилась в воздухе”. Пропаганда новой науки проходит через весь век. Возникают академии и научные журналы, делающие акцент на опытных исследованиях. Век семнадцатый состоял из дихотомии - материальное и духовное, чувства и интеллект, человеческий и общественный разум. Но, несмотря на противоречия, основное устремление было одно - долой старые принципы и недостатки. Да здравствует новая наука с новыми целями, принципами и методами! Буквально все прогрессивные философы и ученые восприняли эти идеи. Особенно плодотворной оказалась гносеологическая линия: Бэкон - Гоббс - Локк. Они внесли решающий вклад в развитие детерминистического образа науки[17].

 Повторим известное, чтобы показать неизвестное - исключения, ориентирующие географию на эмпирический уровень, не были чем-то необычным в своем времени. Авторы этих работ не выделялись из основной массы прогрессивных ученых XVII и XVIII веков. Они были скорее правилом, чем исключением. Ориентация географии на эмпирический путь была делом совершенно естественным, отвечающим доминирующему пониманию задач и целей науки, принятому среди ученых этого времени.

Работы, которые в истории географии воспринимаются как опередившие свое время, в действительности таковыми не являются. Они целиком лежат в рамках времени. От своего времени отстала географическая наука в целом. Ее представители слишком односторонне восприняли запросы времени, упрощенно их истолковали. Смещение всей деятельности на описательную парадигму нельзя объяснить и оправдать какими-либо объективными обстоятельствами. Когда изыскиваются подобные причины, допускается фундаментальная ошибка. О запросах практики, о том что должно было быть, судят лишь исходя из того, что было реализовано в географической науке. Естественно, что при этом исчезают все нереализованные возможности.

Представляет большой интерес конкретный анализ основных философских работ, которые могли стать основой эмпирической географии в XVII - XVIII веках. Что бы могли усвоить географы? Насколько трудным было это усвоение? Были объективные трудности или нет? Попытаемся ответить на эти и другие вопросы.

 Рассмотрим идеи Ф.Бэкона, Р.Декарта, П.Гассенди, Т.Гоббса и Д.Локка. Остановимся лишь на некоторых положениях их гносеологии.

У Декарта географы могли бы усвоить очень многое[18]. Декарта и Бэкона часто противопоставляют - один рационалист, другой - эмпирик. Это не совсем верно. Нужно судить о них, помимо всего прочего, и с точки зрения ученых того времени. Для них различие между Декартом и Бэконом, вероятно, не было столь большим. Оба выступали, прежде всего, как представители науки нового типа.

У Декарта географам XVII - XVIII веков стоило воспринять его мудрый подход к науке. Он был человеком чрезвычайно тонкого ума. Самооценки Декарта говорят о нем не только, как о большом ученом, но и как большом человеке. Себя он считал мыслителем заурядным. Связывал успехи больше со случаем - ему в юности посчастливилось попасть на некоторые пути, которые привели к открытию метода. Декарт искренен, когда говорит, что “в суждении о себе я стараюсь склоняться скорее к недоверию, чем к самомнению”. Даже свой метод, составивший эпоху в науке, он рассматривает как попытку, а ни нечто абсолютное. Декарт открыто признавал, что метод может быть частично ошибочным.

Какое отношение это имеет к географии, что оно могло ей дать? Отношение самое прямое. Метагеографическая культура, способность усвоить правила научной деятельности как специфического образа жизни воспитываются научным сообществом, переносятся из поколения в поколение. Они должны войти в плоть и кровь научного сообщества. Если разумных традиций нет, их место занимает отсталое метанаучное знание. У географов таких традиций нет. Они исключительно редко пытались провести критический взгляд на оценку своих достижений и своего времени в географической науке. В результате сложилась метагеографическая культура, стоящая на порядок ниже потенциальных возможностей своего времени. В географической науке не понимается масштаб соотношения непознанного и познанного, нет разумного соотношения личных амбиций и достижений науки в целом и т.д.

Декарт говорил: “я хочу, чтобы знали, что то немногое, что я узнал до настоящего времени, почти ничто в сравнении с тем, чего я не знаю и что я не отчаиваюсь узнать” (с.308). Если бы географы, будь то в XVII - XVIII веке, или позднее придерживались таких позиций, заниматься географической наукой стало бы намного приятней и легче. Думается, был бы и более впечатляющим результат.

 Очень ценен для географов принцип универсального сомнения Декарта. Для него в философии “нет ни одного положения, которого нельзя было бы оспаривать и, следовательно, сомневаться в нем” (с.264). Это ни нигилизм, ни релятивизм и т.п. Для Декарта “знать - значительно большее совершенство, нежели сомневаться” (с.284). Эти принципа - позиция ученого, на себе испытавшего давление догматизма.

 Универсальное сомнение сочетается у Декарта с уверенностью в своих силах. Он не претендует на первые роли в мировой науке. Он изучает самого себя. Декарт говорит: ''Никогда мои намерения не шли дальше попытки реформировать мое собственное мышление и строить на фундаменте, который принадлежит мне'' (с.269). Это очень важное положение. Оно открывает право на риск, на собственный путь познания, на свободу научного творчества. То есть дает все то, чего не хватало географии как науки в прошлом.

 Метод Декарта и его правила для руководства ума просты и лаконичны. Они написаны ученым для ученых и сами просятся на применение в частных науках. Все многообразие гносеологических положений сведено к четырем правилам, которых нужно неукоснительно придерживаться.

1. - ''Никогда не принимать за истину ничего, что я не познал бы таковым с очевидностью, иначе говоря тщательно избегать опрометчивости и предвзятости и включать в свои суждения только то, что представляется моему уму столь ясно и столь отчетливо, что ни дает мне никакого повода подвергать их сомнению''.

2. - ''Делить каждое из исследуемых мною затруднений на столько частей, сколько это возможно и нужно для лучшего их преодоления''.

3. - ''Придерживаться определенного порядка мышления, начиная с предметов более простых и наиболее легких в познании и восходя постепенно к познанию наиболее сложного, предполагая порядок даже и там, где объекты мышления вовсе не даны в их естественной связи''.

4. - ''Составлять всегда перечни, столь полные и обзоры столь общие, чтобы была уверенность в отсутствии упущений'' (с.272).

Правила сочетаются с верой в силу человеческого разума. ''Нет ничего ни столь далекого, чего нельзя было бы достичь, ни столь сокровенного чего нельзя было бы познать'' (с.273).

Мы придерживаемся совершенно аналогичных прицепов всю свою научную жизнь. Они во многом сформировались под влиянием работ Р. Декарта.

 Декарт разработал и расширенный вариант правил для руководства ума. Его система применима в любой области научного познания, в том числе и в географии.

1. ''Целью научных занятий должно быть направление ума таким образом, чтобы он выносил прочные и истинные суждения о всех встречающихся предметах''.

2. ''Нужно заниматься только такими предметами, о которых наш ум кажется способным достичь несомненных и достоверных познаний''.

3. ''В предметах нашего исследования надлежит отыскивать не то, что о них думают другие или что мы предполагаем о них сами, но то, что мы ясно и очевидно можем установить или надежно дедуцировать, ибо знание не может быть достигнуто иначе''.

4. ''Метод необходим для отыскания истины''. И далее говорит, что ''уж лучше совсем не помышлять об отыскании каких-либо то ни было истин, чем делать это без всякого метода''. В методе выделяется два аспекта: ''никогда не принимать за истину то, что ложно и добиваться познания всего''.

5. ''Весь метод состоит в том порядке и размещении того, на что направлено острие ума в целях открытия какой-либо истины. Мы строго соблюдаем его, если будем постепенно сводить темные и смутные положения к более простым и затем пытаться исходя из интуиции простейших, восходить по тем же ступеням к познанию всех остальных''.

6. ''Для того, чтобы отделять наиболее простые вещи от трудных и придерживаться при этом порядка, необходимого во всяком ряде вещей, в котором мы непосредственно выводим какие-либо истины из других истин, какие из них являются самыми простыми и как отстоят от них другие дальше, ближе или одинаково''.

7. ''Для завершения знания надлежит, относящееся к нашей задаче, вместе и порознь обозреть последовательным и непрерывным движением мысли и охватить достаточной и методической энумерацией''.

8. ''Если в ряде вещей встретится какая-нибудь одна, которую наш ум не может охватить, достаточно хорошо понять, то нужно на ней остановиться и не исследовать других, идущих за ней, воздерживаясь от лишнего труда''.

9. ''Нужно обращать острие ума на самые незначительные и простые вещи и долго останавливаться на них, пока не привыкнем отчетливо и ясно прозревать в них истину''.

10. ''Для того, чтобы сделать ум проницательным, необходимо упражнять его в исследовании вещей, уже найденных другими, и методически изучать все, даже самые незначительные искусства, но в особенности те, которые объясняют или предполагают порядок''.

11. ''После того, как мы усвоим несколько простых положений и выведем из них какое-либо иное, полезно обозреть их путем последовательного и непрерывного движения мысли, обдумать их взаимоотношения и отчетливо представить одновременно наибольшее их количество, благодаря этому наше знание сделается более достоверным и наш ум приобретет больший кругозор''.

12. ''Наконец нужно использовать все вспомогательные средства интеллекта, воображения, чувств и памяти как для отчетливой интуиции простых положений и для верного сравнения искомого с известным... так еще и для того, чтобы находить те положения, которые должны быть сравниваемы между собой; словом не нужно пренебрегать ни одним из средств, находящихся в распоряжении человека''.

13. ''Когда мы хорошо понимаем вопрос, нужно освободить его от всех излишних представлений, свести его к простейшим элементам и разбить его на такое же количество возможных частей посредством энумерации''.

14. ''Сказанное следует отнести и к реальному протяжению тел; это протяжение нужно всецело представить в виде простых фигур, таким образом оно сделается более понятным для интеллекта''.

15. ''Большей частью также полезно чертить эти фигуры и преподносить их внешним чувствам для того, чтобы таким образом нам было легче сосредотачивать внимание нашего ума''.

16. ''Что же касается измерений, не требующих в данный момент внимания нашего ума, хотя и необходимых для заключения, то лучше изображать их в виде сокращенных, чем полных фигур. Таким образом память не будет нам изменять и вместе с тем мысль не будет разбрасываться, чтобы удержать в себе эти измерения, в то время как она занята выведением других''.

17. ''Встретившуюся трудность нужно просматривать прямо, не обращая внимания на то, что некоторые из ее терминов известны, а некоторые неизвестны, и интуитивно следовать правильным путем по их взаимной зависимости'' (с.79-160).

 Географы могли бы позаимствовать не только методологию Декарта, но и его подход к критике и критикам. К этому вопросу он вынужден был обращаться не раз. Еще горели на кострах еретики и чтобы не повторить их судьбу Декарту приходилось всю сознательную жизнь изворачиваться. Признавая определенное значение критики, Декарт замечает, что его опыт '' не позволяет надеяться на какую-либо пользу от возражений, какие могут быть мне сделаны... Редко случалось, чтобы выдвигалось против меня какое-либо возражение, которого я бы своевременно не предвидел, разве только очень далекое от моего предмета. Вследствие этого я почти никогда не встречал такого критика моих взглядов, который не казался бы мне или менее строгим, или менее справедливым, чем я сам'' (с.310). Это следовало бы помнить тем, кто любую критику ставит выше критикуемого в силу того, что она критика.

 Зачем все это знать географам нынешним и тем, что жили в XVII и XVIII веках? Подобное знание необходимо для выхода на высокий уровень метагеографической культуры.

 Обычно связывают философско-методологические позиции Варениуса с Декартом. В этом есть большая доля условности. Какие-то элементы Варениус усвоил из философии Декарта. Но о восприятии ее в целом говорить сложно.

 Мимо географов прошли такие философы, как П.Гассенди и Д.Локк. Нам не известно ни одной попытки применить принципы их философии к географическому познанию. Столь ли уж бесполезны географии идеи этих философов? Могли ли они принести какую-нибудь пользу географам XVII и XVIII веков?

 От Гассенди географы могли усвоить сенсуализм[19]. Гассенди утверждал, что чувства никогда не обманывают человека. Соответственно он определял и критерий истинности. ''Истинно то мнение, которое подтверждается или опровергается очевидностью чувства''. ''Ложно то мнение, которое опровергается или не подтверждается очевидностью чувств'' (с.125-126).

 Полезной географии могла быть и диалектика Гассенди. Многие положения, высказанные им, могли играть важную роль в научно-географическом познании. Так, Гассенди отмечал, что ''самым опасным является то, что если человек выступил с защитой какого-нибудь взгляда, то как бы он затем ни чувствовал, что истина не на его стороне, он будет считать для себя позором отступить'' (с.27).

Показано, что отказ от ошибочных взглядов должен быть делом естественным. Доказывается и относительность научной аргументации. ''Каждый по своему богат доводами и может быть ими доволен'' (с.778).

 Зачем философия П.Гассенди географам? Она ориентирует на поиск нового, учит критическому отношению к общепринятым взглядам, мнениям авторитетов. Она учит мудрому занятию научным трудом.

 У Д.Локка географы могли почерпнуть прямые указания относительно развития своей методологии[20]. Также как и у Гоббса, они могли воспринять и самую передовую для того времени социальную позицию. Локк утверждал, что '' в высшей степени важно весьма тщательно заботиться о разуме, заботиться о том, чтобы правильно вести его в поисках знания и его актах суждения'' (с.187).

 Последовательно и убедительно анализируются недостатки человеческого разума. Один из них характерен для людей, искренне и охотно следующих разуму, ''но за недостатком того, что можно назвать широким здоровым и разносторонним умом они не охватывают всего, что относится к вопросу и что может иметь значение для его решения. Мы все близоруки и часто видим только одну сторону дела'' (с.189). Локк выступает против односторонности, доказывая, что причина неудачи многих ученых часто ''лежит в том, что они обращаются с одним сортом людей, читают один сорт книг и склонны выслушивать только один сорт мнений''. Остальная часть интеллектуального пространства ''для них закрыта ночным мраком и они избегают близко подходить к ней'' (с.190).

 Локк не только констатирует, но и предлагает. ''Мы рождаемся на свет со способностями и силами, в которых заложена возможность освоить почти любую вещь и которые во всяком случае могут повести нас дальше того, что мы себе можем представить'' (с.194). Эти мысли он повторяет снова и снова. ''Мы родимся на свет с тем, чтобы стать, если мы захотим, разумными существами, но только практика и упражнения делают нас ими'' (с.199).

 Прогресс науки связывается, прежде всего, с активным самосознанием ученых. Люди на своем пути ставят столько препятствий, сколько природа не смогла бы поставить за множество лет. Гносеология Локка проникнута фундаментальной мыслью - посмотри на себя самого, избавься от собственных недостатков. Этим ты устранишь самое большое препятствие в научном своем познании. Он много и замечательно хорошо говорит о том, что для большинства людей чуждо понимание собственных недостатков. Все делается по привычке. Неудачи объясняются чем угодно, только не собственными ошибками. Ни о каком совершенствовании ума такие люди не задумываются (с.198). ''Каждый готов жаловаться на предрассудки, сбивающие с правильного пути других людей и партий, как будто он сам совершенно свободен от них. В этом все упрекают друг друга; следовательно, все согласны, что это недостаток и помеха знанию. В чем же в таком случае лекарство? Единственно в том, чтобы каждый оставил в покое чужие предрассудки и изучил бы собственные. Обвиняя других, никто не признается в собственном недостатке'' (с.206). Пройти через это, значит решить одну из первых задач, которой должен был бы заняться каждый, кто желает правильно вести свой разум в поисках истины и знания (с.207).

 Свободу разума Локк видит в беспристрастном отношении ко всякой истине и в проверке всех принципов, независимо от степени их давности и подкрепленности мнением авторитетов. В свободу разума включено глубокое знание учеными своих слабостей и достоинств. Верно подмечено, что многие люди ''неравнодушны к своим мнениям, но они... очень равнодушны к тому, правильны они или ложны'' (с.210).

 Локк непримиримый враг конформизма. Он пишет: ''Мы научаемся одевать наши души по общепринятой моде, как мы это делаем со своим телом, а если кто-нибудь поступает иначе, его считают фантазером или чем-нибудь похуже. Власть этого обычая (кто посмеет противиться ему?) создает близоруких ханжей и слишком осторожных скептиков, а те, кто отрекаются от него, рискуют впасть в ересь'' (с.240).

 Мы отметили лишь некоторые положения философии Локка. Его гносеология обширна и глубока. Осветить ее потенциальные приложения к методологии географии XVII - XVIII веков кратко невозможно. Для этого необходима специальная работа. Приведем еще лишь некоторые мысли. Локк отмечал, что его целью было ''исследование происхождения, достоверности и объема человеческого познания вместе с основаниями веры, мнений и убежденности''. Иначе говоря, он изучает ''познавательные способности человека, как они применяются к объектам, с которыми имеют дело'' (с.71). В основании исследования лежат следующие положения:

1.    ''Полезно знать, как далеко простирается наша способность познания''.

2.    ''Наши способности соответствуют нашему положению и нашим интересам''.

3.    ''Знание своих познавательных способностей предохраняет нас от скептицизма и умственной бездеятельности'' (с.72-74).

 Идеи Локка играли важную роль в развитии гносеологии. Локк не ставит задачу лишь разработки метода, так как к тому времени она была в целом решена Бэконом и Декартом. Нужно было выяснить соотношение между двумя этими подходами и Локк данную проблему решил. Ставится задача исследования познания в целом. Это важно для философии, но затрудняет применение идей в частных науках.

Если работы Бэкона и Декарта можно было без существенных модификаций использовать в частных науках, то для работ Локка нужно было анализировать его объемные произведения в целом и давать соответствующие промежуточные версии, находящиеся между философией и частными науками. Это не столь уж трудная задача, но если учесть, что географы пытались обходиться без философии, не использовали даже те работы философов, которые специально ориентировались на применение в частных науках, то ясно, что решить проблему им было не под силу. Это обстоятельство не оправдывает географов, их пренебрежительного отношения к важнейшему источнику прогресса методологии своей науки, каким являлась философия Локка в XVII - XVIII веках.

 О возможности и необходимости применения идей Ф.Бэкона в географии XVII и XVIII веков можно и нужно было бы написать отдельную книгу. В ней бы говорилось лишь о возможностях, но не о реальностях. Из области действительного можно сослаться только на некоторые работы французских географов XVIII века. Мы имеем в виду работы Вогонди, Демаре и Вобана. Их замечательные достижения свидетельствуют о том, что усвоение идей Бэкона могло двинуть географическую науку резко вперед.

Можно лишь сокрушаться об упущенных возможностях. По иронии судьбы, география практически не соприкоснулась с философией Бэкона, хотя та и ориентировалась на частные науки. Семнадцатый и восемнадцатый век в географии был целиком отданы описаниям. В девятнадцатом веке тон задавала немецкая география, очень далекая от идей английского философа. В конце же XIX века под эмпирическую географию подводится философско-методологическая основа, которая исходила скорее из здравого смысла, не обремененного специальными знаниями, чем из гносеологии профессиональных философов.

 Что бы могли усвоить географы у Бэкона? Легче сказать, что не могли усвоить. Очень важно у Бэкона мудрое отношение к науке, к оценке своих собственных достижений[21]. Он отмечает, что ''преувеличенное представление о своем богатстве является одной из главнейших причин бедности'' (с.60). Бэкон боролся с ''хвалеными посредственностями'', которые приносят большой вред науке. Он боролся с конформизмом в научных кругах, совершенно верно отмечая, что едва ли возможно одновременно и преклоняться перед авторами и превзойти их. Здесь перед нами подобие воды, которая не поднимается выше того уровня с какого она спустилась. Такие люди кое-что исправляют, но мало двигают дело вперед. Они достигают улучшения, но не приращения (с.63).

 Бэкон поставил вопрос о методе науки во всей ширине и глубине этой проблемы. Цель Бэкона - выработка метода науки, который бы позволил избегнуть заблуждений и уравнял способности ученых. Он убежден, что его ''путь открытия знаний почти уравнивает дарования и мало что оставляет их превосходству, ибо он все проводит посредством самых определенных правил и доказательств'' (с.73). В индуктивном методе видится единственная надежда науки.

 Особое значение для методологии любой частной науки имеет учение Бэкона об идолах познания. Выделяется четыре вида идолов.

1. ''Идолы рода находят основание в самой природе человека... Все восприятия, как чувства, так и ума покоятся на аналогии человека, а не аналогии мира. Ум человека уподобляется неровному зеркалу, которое, примешивая к природе вещей свою природу, отражает вещи в искривленном и обезображенном виде''.

2. ''Идолы пещеры - суть заблуждения отдельного человека. Ведь у каждого помимо ошибок, свойственных роду человеческому, есть своя особая пещера, которая ослабляет и искажает свет природы''.

3. ''Идолы площади происходят как бы в силу взаимной связанности и сообщества людей''. Этот идол связан с плохим и нелепым установлением слов. ''Слова прямо насилуют разум, смешивают все и ведут людей к пустым и бесчисленным спорам и толкованиям''.

4. ''Идолы театра. Это идолы, ''которые вселились в души людей из разных догматов философии, а также из превратных законов, доказательств...мы считаем, что сколько есть принятых или изобретенных философских систем, столько сыграно комедий, поставляющих вымышленные и искусственные миры'' (с.19).

 Но человек не бессилен перед идолами. ''Построение понятий и аксиом через истинную индукцию есть несомненно подлинное средство для того, чтобы подавить и изгнать идолов'' (с.18).

 Бэкон высказал много принципиальных для психологии научного познания положений. Они имеют большую ценность для частных наук. Много у Бэкона ценных методологических указаний. Например, отмечено, что ''никто не отыщет удачно природу вещи в самой вещи - изыскание должно быть расширено до более общего'' (с.34). ''Величайшее невежество представляет собой исследование природы вещи в ней самой'' (с.50).

 Бэкон поставил вопрос об истории науки создаваемой ради прогресса научного познания. Он считает, что ''если бы история мира оказалась лишенной этой области, то она была бы весьма похожа на статую ослепленного Полифема, так как отсутствовало бы именно то, что как нельзя более выражает гений и талант личности'' (с.158). Об истории науки, как особой дисциплине, говорится много замечательных мыслей. Если бы географы восприняли эту мысль, то история географии вместе с эмпирической географией появилась бы значительно раньше. История науки должна формировать ученых-географов, их стиль мышления и культуру.

Бэкон писал, что история науки нужна не для того, чтобы восславить науки и устроить торжественную процессию из множества знаменитых ученых и не потому, что охваченные пылкой любовью к наукам, мы стремимся узнать, исследовать и сохранить все, что так или иначе касается их состояния, вплоть до малейших деталей. Цель истории науки важнее и серьезней. Она в том, чтобы с ее помощью можно значительно увеличить мудрость и мастерство ученых в научной деятельности и ее организации. Нужно описать движения и изменения, недостатки и достоинства истории научной мысли в такой же мере, как это делается в гражданской истории. Это даст возможности найти наилучший способ руководства наукой (с.159-160).

 Бэкон поставил вопрос о методологии, как специальной научной дисциплине. В географии аналогичный вопрос не получил позитивного решения до сих пор. В начале XVII века Бэкон восклицает: ''до сих пор игнорируется необходимость существования особой науки об изобретении и создании новых наук'' (с.280). Столетия спустя положение не намного лучше. Многие представители позитивных наук в целом и географы в частности в штыки встречают идею развития частных метанаук, например, метагеографии, которые вели бы их систематическое науковедческое исследование.

 Бэкон поставил вопрос о соотношении практических и теоретических аспектов в развитии науки. Соотношение плодоносных и светоносных опытов заслуживало пристального внимания географов. До сих пор в географии актуальны и не бесспорны слова о том, что ''не следует считать бесполезными те науки, которые сами по себе не имеют никакого практического значения, но способствуют развитию остроты и упорядочению мысли'' (с.368).

 Бэкон показал, что наука в своем развитии может и должна открывать все новые и новые разделы. Это естественный процесс. Он не сомневается, что она затрагивает ''не только то, что уже найдено и известно, но и то, что до сих пор упускалось из виду и только подлежит нахождению. Ведь в мире разума, как в мире земном, наряду с возделанными областями есть и пустыни'' (с.69).

 Много хорошего Бэкон говорит о критике и научных дискуссиях. Отмечается, что ''истинное согласие состоит в совпадении свободных суждений после того, как вопрос исследован'' и что ''общее согласие - самое дурное предзнаменование в делах разума, исключая дела божественные и политические'' (с.40). Самой известной из фантазий Бэкона является ''Новая Атлантида''. В ней дан образ науки нового типа. Это систематическая, организованная, профессиональная наука. Географы не поняли этого. Ни у кого не возникло мысли создания научной организации, объединяющей географические исследования, направляющей их в разумное русло. Зачем? Ведь надо было все описать и открыть. Сочетать это с эмпирическими исследованиями в рамках географии не приходило в голову.

 Многие положения философии Бэкона могли и должны были найти применение в географии XVII - XVIII веков. Они создавались для представителей частных наук и для их усвоения нужны были минимальные усилия. Нужно было прочесть и конкретизировать эти положения для своей науки. Для того, чтобы выполнить эти условия нужно было: а) уметь читать и б) хотя бы в какой то мере интересоваться общенаучными веяниями и их воплощением в философских работах. То, что географы XVII - XVIII веков умели читать, сомневаться не приходится. Остается второе. Научно-географическое сообщество само изолировалось от передовой гносеологии. Непостижимо, как можно было проигнорировать такую работу как ''Новый Органон''?! В результате география осталась на описательном уровне. Географы упустили великолепную потенциальную возможность подвести под свою науку индуктивную философскую основу, создать эмпирическую географию. Не поняли они и значения идей Бэкона об организации науки.

 Философия Бэкона открывала путь к принципиально новому этапу развития географической науки, переходу от описательности к научно-эмпирическому познанию. Для такого познания не обязательно было ехать ''за три моря''. Потенциальная возможность было совершенно не понята и не оценена. Вероятно, географы решили все описать, а затем осваивать научный уровень познания.

 Такой установке географов прошлого можно только сожалеть. Философия Бэкона, у самых истоков развития географии, открывала возможность органичного и плодотворного сочетания собственно-географических и метагеографических аспектов исследований. Могла сформироваться единая цепь: география - философия - практика. То есть то, чего научно-географическое сообщество пытается достигнуть до сих пор. С нашей точки зрения, современная низкая метагеографическая культура и отсутствие четкой взаимосвязи между географией, философией и практикой восходит к географии XVII и XVIII веков. Установки прошлого воплотились в определенный тип метагеографической культуры.

 Остался неизвестным для географов и Томас Гоббс. Между тем, его гносеология могла быть очень полезной географической науке[22]. Она давала реальную и разумную основу развития эмпирической географической парадигмы. Научное познание и практическую деятельность Гоббс связал в единое целое. Цель философии видится в том, что ''благодаря ей мы можем использовать к нашей выгоде предвидимые нами действия и на основании наших знаний по мере сил и способностей планомерно вызывать эти действия для умножения жизненных благ'' (с.55).

 Без метода Гоббс не мыслит развития науки и философии. ''Метод при изучении философии есть кратчайший путь к тому, чтобы на основании знания найти и прийти к познанию их действий'' (с.104). Он отдает должное и аналитическим и синтетическим методам исследования. Они объединяются в единое целое.

 Органично связано с трактовкой метода и понимание науки. Под наукой Гоббс понимает ''истины, содержавшиеся в теоретических утверждениях, т.е. во всеобщих положениях и выводах из них. Когда речь идет лишь о достоверных фактах, то мы говорим не о науке, а о знании. Наука начинается с того зрения, благодаря которому мы постигаем истину, содержавшуюся в каком-нибудь утверждении: она есть познание какого-нибудь предмета на основании его причины, или познание его возникновения посредством правильной дедукции'' (с.235).

 Т.Гоббс развил учение Бэкона, придал ему более механистическую форму. В то время это было достоинством, а не недостатком. Главным достижением стал синтез эмпиризма Бэкона и рационализма Декарта, объединение их подходов к познанию в нечто целое. Решение проблемы вполне удовлетворяло науку XVII и XVIII веков.

 Рассмотрим некоторые черты гносеологии французских энциклопедистов, которые пожалуй ближе других стояли к частным наукам. В области гносеологии французские энциклопедисты мало оригинальны, но для географов это не было столь важно. Географии нужна была гносеологическая база и ее можно найти в философии энциклопедистов.

Создание Энциклопедии (1750 - 1770 гг.) было тесно связана с буржуазной революцией 1789 - 1794 гг. Она стала своего рода теоретической базой этой революции. Позиция энциклопедистов - социальная и гносеологическая была наиболее прогрессивной для того времени. Социальные изменения предъявили новые требования к науке. И наука прореагировала очень быстро. Вне увлечения эмпирической наукой и философией Бэкона, Локка и Гоббса остались очень немногие ученые. Приходится констатировать, что географы за редким исключением и тут оказались не на высоте своего времени.

 В центре гносеологических поисков философов стояли следующие проблемы - соотношение чувств и разума, происхождение человеческих знаний, их объективность, влияние истины на жизнь, соотношение веры и разума. Вокруг этих и других проблем концентрировались поиски энциклопедистов. Они высказали много мыслей, которые при должной конкретизации могли принести географической науке много пользы. Важна для географии, например, философия Э.Кондильяка. Он не был непосредственным сотрудником Энциклопедии, но его идеи лежали в общем русле с энциклопедистами. Идеи Кондильяка были проигнорированы географами и в проигрыше остались только они[23].

 Географы могли бы использовать сенсуализм Кондильяка. В этом вопросе он пошел гораздо дольше Локка и прочих сенсуалистов. Источник знаний Кондильяк определил в ощущениях, отвергнув значимость внутренней рефлексии. Его идеи слишком упрощали процесс познания, но для своего времени были достаточно плодотворными. Кондильяк имел громадное влияние на современников. После революции 1789 года его труды были положены в основу философского образования Франции. Со временем они были заменены, но важен факт, что некоторое время гносеологические принципы, близкие к идеям энциклопедистов, были официальной государственной философией.

 Задачи, которые ставил перед философией Кондильяк, были конструктивны. В одном из трудов он отмечает, что ''главный предмет, который мы никогда не должны терять из виду, - это изучение человеческого ума не для того, чтобы открыть его природу, а для того, чтобы познать его действия, проследить, посредством какого искусства они сочетаются и как мы должны ими управлять, чтобы достичь всего того умственного развития, на которое мы способны'' (с.69). И это не осталось фразой. Дается систематическое изложение т теории познания. Ставится множество вопросов и даются на них ответы. Очень важны мысли о методе научного познания. Например, отмечено, что ''метод, который привел к одной истине, может привести и к другой и что самый лучший метод должен быть одинаковым для всех наук. Значит достаточно поразмыслить об открытиях, которые были сделаны, чтобы научиться делать новые открытия'' (с.285).

Но была целая плеяда философов, которые боролись за новую науку. Эта борьба не была делом чисто французским. Почти в каждой развитой европейской стране были философы, высказывающие мысли близкие идеям энциклопедистов. Например, в Англии таким философом был Джозеф Пристли[24]. Он не создал оригинальной философской системы, но высказал столько ценных мыслей, что они могли лечь в основание эмпирической парадигмы географии.

Не будем вдаваться в детали его философии. Отметим лишь одну мысль. Пристли писал: ''теория и эксперимент неизбежно идут рука об руку, причем всякое движение вперед связано с принятием некоторой специальной гипотезы...Самыми слепыми и самыми оригинальными экспериментаторами являются те, которые, представляя свободу своему воображению, допускают сочетание самых далеких друг от друга идей. И хотя многие из этих идей впоследствии окажутся дикими и фантастическими, другие из них могут привести к величайшим и капитальнейшим открытиям. Между тем, очень осторожные робкие трезвые и медленно мыслящие люди, никогда не дойдут до этих открытий'' (с.265).

В теории научно-географического познания это могло иметь важное значение. Отмечено, что в XVII - XVIII веках в географии были примеры работ написанных с позиций эмпирической науки. Показано также, что такие работы были закономерным результатом развития науки своего времени и не выделялись из общей массы аналогичных публикаций в других областях познания. Их естественность в общенаучном плане сочеталась с исключительностью в географической науке. Напрашивается вывод, что основная масса географических работ не соответствовала уровню передовой науки своего времени. С чем это связано уже отмечено. Причины лежат в философском неведении, кастовой ограниченности, возведении дисциплинарного сепаратизма в ранг добродетели. В итоге реальные возможности перехода на эмпирическую стадию развития были упущены, вернее проигнорированы. Те географы, которые разбирались в философии, были близки прогрессивным тенденциям в передовых науках или которые интуитивно улавливали общие тенденции, оказались далеко впереди научно-географического сообщества и влияния на него не оказали.

 Нам известен лишь один географ этого времени, последовательно и целенаправленно применявший передовую философскую методологию в географической науки. Это Н.Демаре[25]. Он первый и последний из географов изложил принципы научного познания применительно к географии. Следует учесть и то, что принципы были изложены очень кратко и в статье написанной для Энциклопедии, а не в специальном научно-географическом труде. Насколько нам известно, Демаре не настаивал на их повсеместном внедрении в практику географических исследований, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Такая задача не ставилась. Можно допустить, что тогда эти принципы, особенно во Франции, были делом естественным. Но вряд ли. Географы не пытались связать развитие географии и философией Бэкона. Никто из них даже не поставил проблему метода в географии.

 Насколько работы философов были доступны представителям частных наук в XVII - XVIII веках? Исследование показало, что все основные работы философов, в которых излагались принципы гносеологии, были хорошо известны ученому миру.

''Новый Органон'', ''Рассуждение о методе'', другие многочисленные произведения Бэкона, Декарта, Гассенди, Гоббса, Локка издавались много раз. Ученому не знать о них было нельзя. Философы были своего рода маяками науки того времени. К началу XVIII века были изданы и работы, оставшиеся в рукописном виде. Например, в 1701 году издаются ''Правила для руководства ума'' Декарта. Это раннее произведение философа позволяло применить строгий научный метод даже самым философски неграмотным ученым. Детальные исследования личных библиотек ученых XVIII века убеждают, что не знать о работах выдающихся философов и их гносеологии было невозможно.

Остановимся еще раз на вопросе - почему географы XVII и XVIII веков не поставили вопрос о необходимости развития эмпирической географии? Образцовой работой XVII – XVIII веков, которая дала начало научной географии, принято считать ''Географию генеральную'' Б.Варениуса, изданную в 1647 году. Историки географии утверждают, что именно с нее началось формирование географии как науки, т.е. формирование эмпирической географии. Этот процесс завершился к концу XIX века. Подумаем над этим утверждением.

Возникают вопросы. Почему Варениус не поставил вопрос о подведении под географию философской основы нового типа? Почему он не связал борьбу за новую географию с аналогичной борьбой за науку и философию нового типа на более высоком уровне? Почему он не поставил проблему метода географического познания? Выскажем несколько предположительных ответов.

 Может быть, Варениус не знал о философии Декарта и в особенности Бэкона? Или будучи представителем частной науки, вообще мало интересовался философией? Может быть он отождествлял всю философию со схоластикой, которая в это время все еще оставалась реальной силой? Эти предположения-ответы весьма естественны, но мало правдоподобны. Философия Декарта и Бэкона была широко известна и очень популярна среди ученых XVII века. Связь философии с частными науками была очень тесна. Альтернативность новой философии схоластике не была тайной. Так что эти предположения отпадают.

Весьма вероятно, что Варениус принадлежал к ученым того типа, которые решительно отвергали связь с философией. Может быть его пренебрежительное отношение к философии связано с неприятием идей Бэкона. Пренебрежительное отношение к Бэкону особенно широко было среди физиков XVII века, вследствие того, что версия индуктивного метода Бэкона была мало продуктивна в этой области и того, что Бэкон придерживался весьма устаревших физических взглядов.

Это правдоподобная гипотеза. В ее пользу говорит и то, что Варениус был хорошо знаком с физикой, придерживался в ней самых современных и прогрессивных ему позиций. Именно в этом и заключалось главное отличие его труда от работы Б.Кеккермана, написанной в 1610 году. Но это может объяснить лишь пренебрежение лично к Бэкону и его философии, но не объясняет общей антифилософской позиции Варениуса

 Не совсем ясно почему Варениус ограничился определением предмета географии и проведением классификации географических наук, но не поставил проблему метода исследований в географии. Ответить на этот вопрос, не вдаваясь в гипотетические рассуждения, сложно. Может быть, Варениус считал, что о новом индуктивном методе вообще не стоит распространяться, так как это дело философов, а дело географов конкретно проводить эти методы. На классификации он остановился потому, что нужно было как-то упорядочить возможное многообразие географических исследований. Философы этого бы делать не стали и Варениус вынужден был остановиться на данном вопросе.

Может быть и так. Но факт остается. Проблема метода в географии поставлена не была. Вероятно, уже у Варениуса проявилась столь свойственная географам различных стран и времен черта, выражающаяся в сильной самоизоляции от философии. Сепаратизм от философии является каким-то роком географической науки. Можно предположить и то, что Варениус просто не успел поставить эту проблему по причине ранней смерти.

 Для нас остается загадкой, почему проблема метода научно-географического познания не была поставлена географами и в более позднее время. Необходимость в этом была очень большая, но не всякая необходимость в науке получает должную реализацию. Остается непонятным отсутствие коллективных попыток развить эмпирическую географию, как самостоятельное направление, сочетающееся с описательной географией. Еще можно как-то понять почему это не было сделано в XVII веке, но почему это не было сделано в XVIII веке трудно объяснить. Ведь подобное развитие географической науки было реально и необходимо.

 Если бы в XVIII веке, скорее в конце, в географии развилась эмпирическая парадигма? Как могла сложиться эволюция географии? Однозначно на вопросы ответить сложно, но ряд предположений высказать можно.

Первое. Если бы эмпирическая география возникла, то скорее во французской или английской науке. Немецкая география исключена. Это связано с тем, что в немецкой географии и науке в целом традиции английских и французских философов XVII - XVIII веков, заложивших основы гносеологии эмпирической науки, не получили признания. Иной гносеологической базы для развития эмпирической географии в XVIII веке не было. Если бы эмпирическая парадигма реализовалась, то в XIX веке немецкие ученые не имели столь сильного влияния на развитие мировой географии.

Второе. Если бы география усвоила философскую основу, подводящую под нее научно-эмпирическую базу, возникла бы необходимость и возможность восприятия позитивизма во второй половине XIX века. Мы считаем, что философия Бэкона и его последователей и позитивизм XIX века, являются генетическими ступенями становления эмпирической науки. Для развития эмпиризма в частных науках было две возможности - первая, в XVII - XVIII веках связана с философией Бэкона и его последователей. Вторая связана с позитивизмом в XIX веке. Для научных сообществ пропустивших первую возможность, был шанс, связанный с позитивизмом.

Конечно, это упрощенная картина, но с точки зрения представителей частной науки, она правдоподобна. Эти две ступени позволяли любой частной дисциплине прочно стать на эмпирическую основу, независимо от того, насколько сложен предмет ее исследования.

 Это соотношение рассмотрено с точки зрения частных наук. В чисто философском плане, прямой связи между индуктивной философией XVII - XVIII веков и позитивизмом XIX века не прослеживается. Чтобы понять правомерность и подобной точки зрения следует учесть то, что громадное большинство представителей частных наук имело свое представление о философских системах и в научной деятельности руководствовались не теми принципами, которые выдвигали философы, а тем образом, этих принципах, которое сложилось именно у них. Это не одно и тоже. В любом случае, в географии и первая, и вторая возможность подведения философской базы под развитие эмпирической парадигмы были упущены. В результате оказалось, что география стала развиваться без четкой научно-философской основы, без метанаучного обоснования.

 Еще раз расставим акценты в истории с географией и философией. В XVII и XVIII веках, благодаря усилиям многих философов, была создана надежная база развития эмпирического научного познания в любой дисциплине, независимо от специфики предмета. Отдельные географы пытались провести эти принципы в географической науке, но оказались в одиночестве. Научно-географическое сообщество занималось чисто описательной работой и проигнорировала эти усилия. О развитии эмпирической парадигмы, сочетающейся с описательным подходом, мало кто думал.

Основной причиной этого стало самоотчуждение географов от прогрессивных общественных веяний и философское невежество научно-географического сообщества. У философов XVII - XVIII веков нужно было усвоить универсальную методологию эмпирического познания, попытки устранения заблуждений разума, борьбу с его предрассудками и т.д. Эти аспекты взаимосвязаны и составляли единое целое. Для представителей большинства частных наук более близким оказалось усвоение идей относительно разработки метода познания. Вопрос об устранении заблуждений разума не был осмыслен в полном объеме. На принципиально новом уровне он снова поставлен во второй половине XX века. Географы проигнорировали отличные потенциальные возможности. Результатом стало изменение сроков становления эмпирической географии. Процесс становления прошел далеко не оптимальным путем. Это оказало серьезное влияние на дальнейшее развитие географической науки.

 

4.3.

ПОЗИТИВИЗМ И ПОДХОДЫ К ОБОСНОВАНИЮ

ГЕОГРАФИЧЕСКОЙ НАУКИ В XIX ВЕКЕ[26]

 Широко распространено мнение, что позитивизм вошел в западную географическую науку в 1950-е годы. Позитивистская философия стала основой развития направления, получившего название ''новой'' географии и связана с количественной революцией. Это положение воспринимается как неоспоримый факт. Нам оно таким не кажется. По этому вопросу есть иное мнение. Оно касается как особенностей использования позитивизма в 1950-60-е годы, так и того какие отношения складывались у него с географической наукой в XIX и первой половине XX веков. Рассмотрение вопроса имеет большое значение для понимания закономерностей развития географической науки.

 Проанализируем особенности взаимоотношений позитивизма с географией в XIX веке и попытаемся определить влияние тех давних событий на развитие западной географии в XX веке. Начинать анализ необходимо с истории произошедшей в 1826 году в городе Париже. Там начал читать лекции по положительной философии двадцативосьмилетний ученый Огюст Конт. Через некоторое время они были прерваны по причине болезни лектора. Незаконченный курс положил начало развитию позитивизма - философского учения, отношения которого с географической наукой мы рассматриваем.

 В предисловии к изданному позднее курсу Конт отмечает, что лекции ''с первых своих шагов удостоились лестных отзывов многих первоклассных ученых, в числе которых я могу назвать членов Академии наук Александра Гумбольдта, Пуансо и де-Бленвиля, с постоянным интересом следивших за изложением моих идей''. Фраза отмечает один из начальных моментов отношений позитивизма и географии. Они столкнулись во время когда позитивизм только зародился, а география не была наукой в современном понимании этого термина.

Этот мало примечательный эпизод не привлекал внимания историков науки. Это понятно. Мало ли кто не читал лекций в Париже и мало ли кто их не слушал. Отмеченный эпизод не представляет собой исключения для деятельности А.Гумбольдта, который был большим любителем публичных лекций. Относительно интерпретации ''лестного отзыва'' Гумбольдта и его постоянного интереса к лекциям также достаточно ясная ситуация. Гумбольдт, будучи человеком умным и тактичным, не прибегал к резкой критике чужих взглядов, даже если они противоречили его собственным. Его отзывы столь изысканы, что их нетрудно принять за лестные, даже если они таковыми не являются. Особенно если отзывы делались в устной форме. Нет оснований считать, что Гумбольдт действительно не говорил похвальные слова о курсе положительной философии Конта, так как эти лекции были событием выдающимся в истории науки и философии XIX века.

 Понятно и отношение Конта к отзыву и интересу Гумбольдта. Какой молодой человек не отметит, что всемирно известный ученый, академик проявил благосклонность к его идеям? Подобная ссылка была для Конта рекламой, констатацией приятного факта и одним из несомненных свидетельств значимости его идей.

 Это очевидно. Но предположим невероятную ситуацию. Конт проявил глубокий интерес к географии и решил на ней апробировать свои идеи развития науки на основе строгой позитивной философии. Гумбольдт проявил глубокий интерес к позитивистской философии и решил реализовать ее принципы в географии. То есть допускается обратное тому, что произошло в реальности. Конт не считал географию наукой, а Гумбольдт не сделал ничего, чтобы применить позитивизм в географии.

 Рассмотрим сначала ''невероятную вероятность'' относительно Конта. Невероятность ситуации в том, что география в первой половине XIX века была описательной областью познания. Ее образ ассоциировался именно с описаниями. Применять позитивистские идеи к отчетам о путешествиях и тому подобных работам у Конта мысли не возникло. Будучи выпускником Политехнической школы, он был очень далек от географии и стоял ближе к точным наукам, которые служили ему образцом.

Но допустим обратное. Конт включил географию в один из томов курса положительной философии и написал ''Философию географии'', подобную ''Философии математики ''. Наверное он как и в других случаях очертил бы предмет географии, обсудил ее связи с другими науками и т.д. А большую часть работы отвел бы конкретно-научным вопросам, давая систематическое изложение географии как целостной системы научного знания. Возможно были бы намечены направления разработки недостаточно развитых разделов географической науки.

Такая работа нашла бы горячее сочувствие Гумбольдта. Для него наиболее привлекательным было бы два момента: попытка систематического изложения основ географии и стремление выйти на строго научный уровень. Аналогичные задачи и А.Гумбольдт решал в ''Космосе''.

В гипотетической ''Философии географии'' Конту пришлось бы столкнуться со сложными проблемами адаптации идей позитивизма первой половины XIX века к географии. Он, наверное, попытался бы конкретизировать в географическом аспекте закон ''трех стадий развития общества'', провести идеи ''социальной физики'', ставшей основой будущей социологии, применить собственные гносеологические принципы к обоснованию методологии научно-географического познания и т.п. Что дала бы такая работа? Изменилась бы разработка философско-методологических оснований географии в XIX веке? На поставленные вопросы ответим позже, а сейчас рассмотрим другую ''невероятную вероятность''.

 Допустим, что А.Гумбольдт решил применить принципы позитивизма к географии и написал систематический труд по этому вопросу, либо постановочную работу в которой отметил большое значение позитивизма для методологии географии и ее прогресса в целом. Невероятно тут следующее. Пятидесятивосьмилетний академик-немец меняет свои взгляды под влиянием молодого философа-француза. Слишком велика разница в возрасте, месте в иерархии ученых и социо-культурных традициях. Трудно представить что человек в зрелом возрасте откажется от своих идей, которые принесли ему мировую славу. Трудно это допустить и потому, что наиболее выдающиеся работы Гумбольдта приходятся именно на поздний период его жизни. Но все же следует отметить, что ничего рокового не было в бесплодности встречи Конта и Гумбольдта.

 Пожалуй, основным фактором, определившим не восприятие Гумбольдтом идей Конта, стало глубокое различие философско-культурных традиций. Это невидимая граница оказывает серьезное влияние на деятельность ученых. У Конта четко выраженная сциентистская ориентация. Она, естественно, не получила той законченной формы как в позитивизме XX века, но она очевидна. А.Гумбольдт стоял на философско - культурных позициях традиционных для немецкой культуры конца XVIII - начала XIX веков и тесно связанных с классической философией этого периода. У него, скорее, романтический подход к науке, весьма близкий позициям Гете. От Конта его отделяла пропасть. Сближало Конта и Гумбольдта стремление сделать науку наукой без примеси спекуляций, поставить ее на строгую позитивную основу. Но конкретно задача решалась различно.

Все это так, но предположим, что Гумбольдт написал работу о позитивизме Конта и показал целесообразность его применения в географии. Как бы тогда сложилась история географической науки в XIX веке, разработки ее философско-методологических оснований?

 Теперь снова о Конте. Его гипотетическая работа по географии привлекла бы внимание сторонников позитивизма к этой науке. География могла бы попасть в общее русло увлечения позитивизмом. В этом случае связь между нею и позитивизмом налаживалась со стороны философов. Насколько прочной она бы оказалась сказать трудно, но ясно, что философы-позитивисты знали бы о возможности применения своих идей в географической науке и последовали за своим учителем не только в физику и социологию, но и географию. Доказательством этого является механизм распространения позитивистских идей в XIX веке.

 В отношении Гумбольдта следует исходит, прежде всего, из его громадного влияния на географов XIX века. Он задавал норматив, служил образцом для подражания, которое чаще вырождалось в эпигонство. Любые идеи Гумбольдта находили сторонников. Даже такая явно утопическая мысль как создание единой науки о Космосе нашла горячий отклик у многих географов. В десятках географических работ середины и второй половины XIX века можно найти декларации о необходимости ее создания. При этом упускалось из виду, что на ''Космосе'' Гумбольдта лежит слишком сильная печать его личности. ''Космос'' уникальное законченное произведение. Оно подводит итог исследований выдающегося ученого, но не является основой нового научного направления. Оно находится на грани с искусством и философией. Воспроизвести его нельзя. Это исключало возможность широкого плодотворного развития науки о Космосе в понимании Гумбольдта.

 Аналогичное явление произошло бы с гипотетической работой Конта о позитивизме в географии. Даже простое подражание, слепое следование за Учителем привели бы к мысли, что географии нужна позитивистская философия. Об этом стали бы говорить с начала декларативно, затем, может быть, со знанием дела, конкретизацией общих положений позитивистской философии в географической методологии. Гумбольдт мог направить географов к позитивизму. Конт мог направить философов-позитивистов к географии. Объединение внешней и внутренней тенденций ввело бы географию в общенаучный и культурный позитивистский бум второй половины Х1Х века.

 Позитивизм был моден. Он был откровением, с которым связывали громадные надежды. Увлечение им охватило образованное общество того времени. Это коснулось как Европы, так и России. Связь русской научной мысли с европейской в это время была очень тесной и правомерно рассматривать особенности положения позитивизма в России, как общеевропейские. ''О Конте и позитивизме вдруг заговорили все. Можно сказать, что не было почти ни одного философа, естествоиспытателя, публициста и т.д., которые не выразили того или иного отношения к Конту и позитивизму. Говоря современным языком, указанный отрезок времени 1865 - 1866 гг. можно было бы назвать '' годом Конта '' в философской жизни России '' .'' С этого времени позитивистская волна прямо - таки захлестнула страницы русской печати, да и не только русской ''. Для нас особенно важно, что позитивизм был особенно популярен среди научной общественности второй половины Х1Х века.

 Среди философий, которые были тогда доступны широким слоям ученых, позитивизм был наиболее прогрессивным учением. Его принципы оказывали значительную помощь ученым в их деятельности. Например, гносеология позитивизма была очень популярна у биологов. Почему биология стала позитивистской? Потому что сталкивалась с изучением сложных объектов и нуждалась в четкой реалистической гносеологической основе, дающей больше конкретных рекомендаций научного познания и затрагивающей меньше метафизические проблемы. Такую основу биологам в середине XIX века давал только позитивизм.

Биологам не хватал слов, чтобы выразить свое восхищение позитивизмом в целом и Контом в частности. Например, К.А.Тимирязев называл Конта гениальной личностью и писал , что с его рабочего стало не сходят “заветные шесть томов Конта”. Он считает, что Конт - ''учитель, возвестивший миру наступление эры свободной науки - свободной от связывающих ее пут теологии и метафизики''. Сомневаться в искренности увлечения позитивизмом нет оснований. Нет оснований считать, что это увлечение было малозначащим, эфемерным явлением для биологии и науки в целом. Вероятно, многое из того что делалось в науке XIX века было не связано с позитивизмом, но в целом именно он определял тон науки второй половины XIX века. В прогрессивности позитивизма, особенно для естественных наук, в этот период сомневаться не приходится.

 Гораздо большую продвинутость биологии по сравнению с географией в XIX и XX веках можно объяснить , помимо всего прочего и тем, что биологи на достаточно раннем этапе подвели четкие продуктивные гносеологические основания под научно-биологическое познание. Объект биологии не менее сложен , чем географии, но она не тяготеет в такой степени к идеографическому подходу. В XVII - XVIII веках продуктивность четкой гносеологической основы для выхода на номографические позиции продемонстрировала политэкономия. Географы упустили шанс и в это время. Позитивизм перерабатывался учеными XIX века в материалистическом духе. Это было характерно для европейской и русской научной мысли. Отмечено, что ''материалистически толкуемый позитивизм или позитивизм, понимаемый исключительно в духе материализма - вот формула, вот определение, которое дано самим временем и которое наиболее адекватно отражает специфическую окраску философского материализма, представляемого крупнейшими русскими мыслителями - естествоиспытателями второй половины XIX - первых десятилетий XX века''.

Это положение носит общий характер. Если бы географы восприняли позитивизм они могли бы пойти скорее по пути его материалистической трактовки. Усвоение такой философской основы дало бы географической науке прочную базу прогресса на многие десятилетия. Но этого не случилось. Конт не написал работы о позитивистской интерпретации географии, а Гумбольдт о значении позитивизма для методологии географической науки. Не наладил связи и никто другой. Хотя можно предположить и противоположный ход событий.

 Гипотетическая история с возможными научными контактами Гумбольдта и Конта не столь невероятна, как может показаться на первый взгляд. А.Гумбольдт прочно связан с развитием позитивизма в XIX веке. Он не только одним из первых прослушал курс лекций по позитивизму, но и в дальнейшем имел тесную связь с позитивистски настроенными учеными. Например, поддержал, наряду с такими выдающимися учеными как Гексли, Либих и Геккелль, идеи Литтре, одного из первых критиков контизма ''слева'', с материалистических позиций. На основании этого некоторые авторы зачисляют самого А.Гумбольдта в число позитивистски настроенных ученых. Включение ''Космоса'' в позитивистские работы , с нашей точки зрения, неправомерно. Но факт существования подобных интерпретаций говорит о многом.

 Позитивисты XIX века пропагандировали работы А.Гумбольдта. Например, А.Ходиев активно занимался такой пропагандой, будучи уверенным, что делает большое для позитивизма дело.

Но это все были отдельные эпизоды. Связь между позитивизмом и географической наукой не наладилась. Можно понять почему философы-позитивисты пренебрегли географией. Для большей части из них география была наука второго сорта, обреченной вечно нести бремя описательности. Это мнение устойчиво держится у профессиональных философов на протяжении многих десятилетий. Но невозможно понять почему географы пренебрегли позитивизмом. А.Гумбольдт не отнесся к нему с должным вниманием. Это вполне понятно. Тем более следует учесть, что идеи фундаментального характера, отличающиеся новизной, редко доходят с первого раза даже до умнейших мира сего.

В дальнейшем научно-географическому сообществу не раз представлялись возможности встать на позитивистские позиции. За это говорили все объективные условия. К этому вела логика развития науки. Были примеры плодотворности применения позитивистской философии в других науках. Но никто не попытался применить принципы этой философии к географии, хотя для прогресса она остро нуждалась в надежной гносеологической основе, ориентированной на эмпирическое познание. Такую основу мог дать позитивизм. Географы проигнорировали позитивистскую философию, а вместе с ней упустили возможность последовательного перехода на эмпирические позиции. Причин того, что эта реальная возможность была упущена много. Одна из них связана с сепаратизмом географии как области профессиональной научной деятельности.

 Для подтверждения сказанного выше рассмотрим более подробно распространение позитивизма в России и отношение к нему Д.Н.Анучина, официального лидера русских географов и основателя русской университетской географии. С начала несколько слов о распространении позитивизма. Отмечено, что ''весьма слабый в 30-е годы процесс распространения позитивизма в России в 40-50-е годы заметно усилился. Понятие ''позитивный'' (положительный) стало ходовым''. Шло интенсивное распространение позитивизма вширь. ''В 60-е годы почти повсеместно в Европе и Северной Америке позитивизм ''вынырнул из глубины на поверхность'' бурного потока социальной жизни, науки и философии. Позитивистский бум дореформенной России - одно из сильнейших явлений развития мировой духовной культуры ''. ''В 60-90-е годы ''первый позитивизм'' в России выступал еще действующей идейной силой и проповедь позитивизма, его философии и социологии еще возбуждала сладостные надежды и радужные идеалы, содействуя распространению идей ''позитивной'' философии и социологии, особенно среди интеллигенции''. ''В русской науке уже на рубеже 80-х годов становится заметным проникновение позитивистских идей решительно во все области научных знаний''.

 Теперь проанализируем деятельность Д.Н.Анучина на общем фоне тенденций развития науки. Большей частью о нем говорят исключительно в хвалебном тоне. Некоторые основания для этого есть. Хотя нетрудно усмотреть и связь этого превознесения с борьбой против космополитов в 1947-53 годах. Именно в это время и на этой волне стало явно переоцениваться место русских географов XIX века в мировой науке. В период краткой , но интенсивной борьбы с космополитами сложились многие нормативы и каноны интерпретации истории географической науки, являющиеся доминирующими до сих пор. На современном этапе есть возможность отойти от шаблонов прошлого. В частности не следует игнорировать промахи Д.Н.Анучина. Он был лидером русской географии и с него спрос особый. Следует отбросить ненужный пиетет и разобраться в положении объективно.

 Перед русской географией в конце XIX века стояла задача перехода на эмпирическую научную основу. Это требовало обоснования географии, подведения под нее метанаучной основы. Вопрос должен был ставиться прежде всего о методе, ведь наука отличается от не науки именно методологией. География нуждалась в четкой методологической основе. Что же делал Д.Н.Анучин, как он решал эту задачу первостепенной важности?

 Д.Н.Анучин лишь определял предмет географии, ее задачи, структуру и место в системе наук. Но кто их тогда не определял? По этому вопросу накопилась громадная литература, которая во многом дублировала общеизвестные положения. Другие проблемы методологии научно-географического познания не рассматривались. Д.Н.Анучин создал курс по истории землеведения (1882). Курс читался много лет, но он не был оригинальным. К этому времени было написано несколько солидных монографий по истории географии. Читались аналогичные курсы лекций во многих странах. Работа Д.Н.Анучина от них в принципе не отличались. Все они исходили из курса по истории науки созданного Риттером в начале XIX века.

Д.Н.Анучин написал много статей посвященных различным деятелям науки и культуры. Среди тех кому они посвящались, не было ни одного философа и ни одного позитивиста. Это показывает, что Д.Н.Анучин не понял основной задачи стоящей перед географической наукой того времени. Им не была осознана необходимость подведения под географию четкой гносеологической основы, а такой основой тогда с успехом мог быть только позитивизм. Анучин пошел проторенной географами тропой игнорирования философии и прогрессивных тенденций развития научной методологии, с успехом используемой в других науках.

Сложно упрекать человека за то, что он не сделал нечто или что сделал не столь много, как хотелось бы для прогресса географической науки. Но наш вывод касается того, что Д.Н.Анучин не смог подняться выше кастовых предрассудков профессионального географического сообщества конца XIX века. Вместо четкой философской основы география имела аморфную систему принципов, основанную главным образом на здравом смысле не обремененном специальными знаниями по гносеологии. В этом заключается основной недостаток метанаучной культуры географов конца XIX века и Д.Н.Анучина в частности. Географы упустили возможность подвести под географию надежную гносеологическую основу, которой тогда являлся позитивизм.

 Консерватизм географов проявился и в том, что они не захотели или не смогли отказаться от стереотипов немецкой географии начала и середины XIX века. Вся географическая наука XIX века развивалась по пути, проложенному А.Гумбольдтом, К.Ритттером и некоторыми другими корифеями. Географы восприняли все что угодно, только не их философскую культуру. Она носила уникальный характер и в качестве социальной эстафеты не была передана. Философией географы даже не пренебрегали, так как для этого нужно было, по крайней мере, ее замечать. Философии просто не существовало для географов. И в этом отношении они превзошли самых последовательных позитивистов, утверждавших, что наука сама себе философия. Географы в отличие от них не делали декларативных заявлений. Они конкретно без лишних слов проводили губительный для научно-географического познания принцип - ''География сама себе философия''. Это лейтмотив развития географии того времени. Позитивистский принцип привел к тому, что был проигнорирован даже позитивизм, который обосновал его.

 Парадокс. Последовательная реализация принципа позитивизма привела к его игнорированию. Но географы дошли до этого принципа сами и может быть поэтому он столь успешно используется на протяжении длительного времени. Принцип был выработан самостоятельно и передается в виде неявного знания от одного поколения к другому. В этом смысле географы ушли далеко вперед позитивистов, которые не всегда последовательно реализуют свои декларации. Это сомнительное достижение привело географию к тому, что в конце XIX века она осталась без логически необходимой и практически полезной философской гносеологической основы развития эмпирической парадигмы.

 Возникает вопрос о причинах приверженности географов философским и методологическим установкам немецкой географии. Вопрос сложный и практически не исследованный. Гораздо более популярно выделений различий между немецкой школой и , например, французской или русской. Явление приверженности русских географов XIX века немецкой школе сложный феномен общественной психологии. Оно объяснимо отчасти личным влиянием Гумбольдта и Риттера на географию XIX века. Причины феномена , вероятно, лежат в том, что немецкие географы задавали тон в метагеографии. Это вело к тому, что в стратегических вопросах коллеги других национальностей, мало интересовавшиеся метагеографической проблематикой, следовали за ними. Кроме того, разработкой стратегии развития географической науки занималось ограниченное количество людей. Громадное большинство представителей научно-географического сообщества все внимание уделяли конкретным вопросам и не вникали в метагеографические проблемы. Это в значительной степени характерно и для развития географии в XX веке.

 Мы рассмотрели соотношение возможного и действительного во взаимоотношениях географической науки XIX века с позитивизмом. Как могла измениться история географической науки если бы позитивизм был усвоен в качестве основы методологии эмпирической географии? Вопрос сложный. Для аргументированного ответа необходимо провести комплекс исследований с позиций вероятностной метагеографии. Это дело будущего. Сейчас отметим лишь возможные изменения.

1.    Направление подобное ''новой'' географии, связанное с количественной революцией, могло развиться гораздо раньше. Трудно, если вообще возможно, точно сказать когда бы это произошло, но несомненно, что количественная революция не отодвигалась бы до середины XX века. Нюансы могли быть другими, но суть революционных изменений осталась бы прежней. Географическая наука получила бы нормативы, ориентированные на выявление законов и закономерностей пространственной организации общества и географической среды.

2.    В западной географической науке первой половины XX века не было бы резкого доминирования неокантианского подхода в методологии. Следовательно, не играла бы столь существенное значение концепция А.Геттнера. Это связано с тем, что позитивизм альтернатива неокантианства и в методологическом обосновании частных наук занимает более прочные и прогрессивные позиции. Если бы неокантианская методология и развилась, то у нее был бы серьезный оппонент.

3.    Более раннее усвоение позитивизма в географии и развитие направления в духе количественной революции привело бы к тому, что его альтернативы ''гуманистическая'' и ''радикальная'' географии также могли возникнуть как самостоятельные программы раньше. Особенно это вероятно для ''гуманистического'' направления, истоки которого восходят в западной географической науке к 1920-м годам. Более раннее появление аналогов 'новой'' и ''гуманистической'' географии существенно изменило бы расстановку сил в мировой географической науке XX века.

4.    Становление позитивистской географической науки в XIX веке могло бы изменить отношение географов к разработки методологии и теории географической науки в целом. Методология географической науки сводилась к определению предмета географии, ее структуры и места в системе наук. В ней отсутствует большое количество разделов, исследование которых необходимо для эффективного научно-географического познания. Позитивизм помог бы поставить эти вопросы шире и глубже.

 Нами изложены некоторые результаты исследования отношений географии с позитивистской философией XIX века, полученные в 1983-85 годах. Основополагающим принципом в постановке и решении проблемы был тезис о неоднозначности соотношения разумного и действительного состояний в истории географической науки и науки в целом. Разработка этого принципа в рамках вероятностного образа науки[27] имеет большое значение для выработки разумной стратегии и тактики развития географической науки.