М.Н. Эпштейн

1. Белая среда письма

 Современная литературная теория ищет выхода из "вавилонского" плена языка. Все чаще речь заходит об исчерпанности постструктурализма и деконструкции, с их множественными наслоениями интерпретаций и забвением внеязыкового предмета. В последние годы начинает заявлять о себе новое направление в литературоведении - экологическое. Вместо навязчивой, почти невротической фиксации на языке, характерной для постструктурализма, предлагается обратиться наконец к реальностям природным, внезнаковым. Отсюда растущее число исследований, посвященных ландшафтам, анималистическим и флористическим мотивам, локальным пейзажам, и т.д. (1) Однако это обращение к достаточно традиционным, хотя и недостаточно изученным темам само по себе мало меняет методологию литературоведения.

Между тем у литературоведения, филологии, вообще всех наук о языке и письме, есть свой собственный предмет экологического внимания, а именно - окружающая среда самого текста. Такова бумага, на которой пишется или печатается текст, или скрижаль, на которой вырубаются заповеди, или полотно политического плаката, или голубой экран компьютера. При всем различии своих материальных составляющих, среда, окружающая текст, обладает одной особенностью - сама она внетекстуальна и именно поэтому делает возможным запечатление текста. Функция этой среды - исчезать из поля восприятия и тем самым создавать оптимальные условия для написания и восприятия текста. Если среда хорошо исполняет свою функцию, то есть достаточно выделяет текст на своем фоне, то сама она совершенно уходит со сцены нашего восприятия.

По этой причине она остается неизученной и непроявленной. На эту тему, по существу, есть лишь замечательное исследование Мейера Шапиро, посвященное семиотике поверхности в изобразительном искусстве. "Сегодня мы воспринимаем как нечто само собой разумеющееся прямоугольную форму листа бумаги и его ясно различимую гладкую поверхность, на которой рисуют и пишут. Но такое поле ничему не соответствует в природе или мышлении, где образы памяти появляются в неясном и неотграниченном пустом пространстве. Исследователь доисторического искусства знает, что возникновению регулярного поля как искусственного продукта предшествует долгое развитие искусства. Пещерные изображения каменного века сделаны на неподготовленной основе, грубой стене; все неровности почвы и камня проступают через изображение./.../Гладкое обработанное поле создается на поздней стадии цивилизации. Оно сопровождает усовершенствование и обработку инструментов в эпоху неолита и в бронзовом веке. Мы не знаем, когда именно изобразительное поле получило организацию; исследователи уделяли мало внимания этому художественному сдвигу, основополагающему для изобразительной деятельности, даже для фотографии, кино и телевидения." (2)

 Мейер Шапиро по-разному называет объект своего исследования, используя описательные характеристики: "ясно различимая гладкая поверхность", "гладкое обработанное поле" и т.д. Вообще едва ли не первоочередная задача каждого исследования - хотя порою она решается лишь в самом конце - состоит в том, чтобы дать адекватное имя изучаемому предмету, ввести его в систему терминов данной науки. Как назвать эту чистую поверхность, на которой запечатлеваются все наши письмена? В данном случае выбор термина представляет особую сложность, поскольку наименованию подлежит сама окружающая среда текста, само условие появления имени. Нигде так ясно не обнаруживается условность письменных знаков, как в этой попытке обозначить то, что всегда соприсутствует и предшествует самим знакам - и именно поэтому бросает вызов любой попытке обозначить это нечто в таком же условном, текстуальном знаке. Ведь знак, по определению, всегда стоит вместо чего-то, замещает нечто собой - тогда как среда, окружающая знак, сама являет себя с каждым знаком, как его неотъемлемое условие, как его окружение и граница, придающая ему свойства знаковости.

В принципе, этой чистой среде письма можно давать какие угодно имена: "фон", "окружение", "пауза", "внезнаковая среда", "чистое бытие", "пробел", "пустота", "поле", "неименуемое"... Но ни один из этих знаков не будет соответствовать своему означаемому, поскольку само означаемое в данном, и только данном случае делает возможным означивание, при этом оставаясь за пределом знака. Это означаемое само являет себя как , т.е. чистое поле, окружающее каждый отдельный знак и текст в целом.

2. Граница языка. Единственное имя. " " и "differance"

 Единственный способ ввести в текст - это превратить его в знак самого себя. Мы обозначим это всеразличающее поле письма, его непосредственное присутствие перед читателем этого текста, в белизне писчей бумаги или в голубизне компьютерного экрана - " ". Такой особый знак взрывает и "революционизирует" существование самого текста, поскольку внутрь текста впервые вводится то, что окружает и сам текст, и все его смыслоразличимые части (буквы, слова, предложения).

" " - это редчайший случай языкового знака, который является не символическим (условным), как буква в фонетическом письме, и не иконическим (изобразительным), как иероглиф, а индексальным (указательным). Индексальные знаки указывают на то, частью чего являются, и часто встречаются в природе; например, тучи могут служить знаком приближающегося ненастья; дым, подымающийся над домом, может служить знаком его обитаемости; сыпь на коже может служить знаком заболевания. Индексальные знаки, означающие целое по его частям или сущность по ее проявлению, в силу своей безусловности, естественности, вообще стоят как бы на полпути между знаками и не-знаками и в такой условной знаковой системе, как язык, практич-ески исключаются. Их следует отличать также от автореферентных знаков, например "слово" или "Это есть предложение", которые обозначают сами себя, но при этом остаются чисто символическими языковыми знаками: набор русских букв с-л-о-в-о лишь условно означает именно слово, а не какой-либо другой предмет, тогда как в других языках тот же предмет обозначается сочетанием других букв.

" " - это, видимо, единственный пример языкового индексального знака, общего для всех существующих и возможных языков, точнее, для всех систем письменности. Употребление этого знака на письме (в рукописи, книге, на экране) обладает той безусловностью, какой лишены все другие языковые знаки, даже пикториальные или иероглифические, которые несут в себе изобразительное сходство с обозна-чаемым, но сами не являются частью того, что изображают.

То, что обозначается как " " , само являет себя здесь и сейчас точно таким, как оно выступает в бесчисленных письменных источниках, в виде ничем не заполненного пробела, чистого фона письма. В сущности, в термине " " традиционно знаковыми носителями языковой конвенции являются только кавычки, придающие этому статус термина или понятия. То же, что находится внутри кавычек, является внезнаковым, то есть представляет не что иное, как само себя. Достаточно представить на месте " " какие-либо символические знаки, словесные начертания, чтобы сразу обнаружилась их условность и неадекватность.

Например, можно попытаться поставить на место " " понятие <невыразимое>, или <неименуемое>, или любое другое из многочисленных понятий, отрицающих то, что в них утверждается, то есть одной частью слова - приставкой "не-" - стирающих значение другой части слова. Очевидно, что " " вовсе не содержит в себе ни утверждения чего-то, ни его отрицания, то есть лишено этой двойной семантики: оно предшествует любому именованию или выражению, а вовсе не следует за ним в качестве его отрицания или отрицания самой его возможности.

Заметим, что " " не только имеет свое конкретное физическое наполнение, но это наполнение всякий раз меняется в зависимости от конкретного материала письма, так что оно является одним на бумаге, другим на экране, третьим на камне. " " проявляет себя всякий раз в том, в чем проявляет себя и письмо, так что оно с высшей степенью наглядности и запечатленности присутствует именно в том, что здесь и сейчас пишется или читается. По этой причине нельзя заменить " " на такие понятия, как "белая бумага" или "чистый экран": в каждом конкретном тексте оно и соотносимо с его материальной природой, и несводимо к ней, как и сам текст, который не меняется от того, вырезается ли он на камне, рисуется на ткани или пишется на бумаге.

Философско-лингвистическая мысль издавна искала таких знаков, которые могли бы адекватно передать то, что обусловливает бытие самих знаков. Но даже предельно обобщенные знаки, отсылающие к мистическим понятиям и выражающие неисчерпаемую и "пустотную" природу всего сущего, например, "дао", не адекватны тому, что они обозначают. О "дао" в самом начале трактата "Дао де цзин" сказано: "Дао, которое может быть выражено словами, не есть постоянное дао ". (3) Это значит, что слово "дао", поскольку оно состоит из определенных знаков, не может выразить беспредельности самого дао.

Другой знак для обозначения того, что обусловливает бытие знаков, в наше время предложил французский мыслитель Жак Деррида: differance, "различение". Для этого источника умножающихся различий между именами нет вполне подходящего имени. Такие обобщающие понятия, как "Сущность", или "Бытие", или даже само "differance ", - это всего лишь имена, созданные игрой differance, но само оно навсегда останется неименуемым. "Более старое, чем само Бытие, такое differance не имеет имени в нашем языке. Но мы "уже знаем", что если оно неименуемо, то не на время только, не потому, что наш язык еще не нашел или не приобрел это имя или потому что нам следовало бы искать его в другом языке, за пределом ограниченной системы нашего языка, - но скорее потому, что для него вообще нет имени, даже имени сущности или Бытия, даже имени "differance", которое не есть имя... Это неименуемое есть игра, которая делает возможными эффекты имени, относительно цельные атомарные структуры, которые мы называем именами, делает возможной цепь замещений имен, в которую, например, впутан эффект самого имени differance, вынесен, заново вписан, как фальшивый вход или фальшивый выход все еще являются частью игры, функцией системы". (4)

 Деррида имеет в виду, что имя "differance" - лишь одно из многих имен, втянутых в игру самого differance, и значит, у differance нет и не может быть одного, привилегированного имени. Действительно, "differance", как бы ни было глубокомысленно истолкование этого слова, само остается всего лишь языковым знаком, состоящим из букв латинского алфавита. Но значит ли это, что язык в поисках своих внеязыковых оснований, того "последнего" означаемого, которое делает возможным само означивание, обречен вращаться лишь в кругу условно-заменяемых имен? Бесконечность знаковых замещений и подстановок, о которых говорит Деррида, не есть замкнутая цепь, но цепь, постоянно натягиваемая в предчувствии разрыва. Жизнь языка никогда не бывает столь полной и захватывающей, как на грани десемиотизации, в момент разрыва семиотической цепи и обретения точного имени, когда само явление выступает как знак самого себя. Разрыв в цепи означающих может быть описан, в терминах Лакана, как травма языка, но это и есть главное событие в жизни языка - не образование еще одного условного знака, но внесение внутрь языка того, что ему внеположно и делает возможным все знаки и сам язык. Это не только травма языка, но это и его экцесс, праздник его победы над собой. В том-то и суть, что язык постоянно борется против собственной условности - и достигает цели, когда внезнаковое входит в язык и начинает обозначать само себя. Очевидно, из "темницы языка" (5) все-таки есть выход. То "чистое", "белое", "неименуемое", что окружает язык, может быть впущено в сам язык. " " - это и есть привилегированное имя, в котором письменный язык совпадает со своей внеязыковой основой.

С тем, что выход из языка, создаваемый включением в него внеязыковых реалий - это иллюзорный, "фальшивый" выход, можно согласиться лишь отчасти. Действительно, любая реалия, включенная в знаковую систему, сама становится знаком, даже окружающая среда текста превращается в " ", берется в кавычки, а значит, втягивается в круговорот знаков, в игру самого языка. Но именно такое "ознаковление" среды есть одновременно изживание знаковости самого языка. Две стороны этого процесса: семиотизация реальности и десемиотизация языка - непрерывно взаимодействуют и дополняют друг друга. Реалия становится знаком себя в той же мере, в какой знаковость языка сходит на нет, открывая место внезнаковому присутствию. Вхождение внезнакового в язык есть одновременно акт выхождения языка из себя, пауза, пробел, умолчание, указание на то, о чем нельзя говорить и что само говорит о себе своим присутствием. То, что не сказывается в языке, показывает в нем себя, или, согласно еще более сильному утверждению Л. Витгенштейна, "то, что может быть показано, не может быть сказано". (6)

 В таком знаке, как " ", язык показывает свою границу, а за ней - ту превосходящую область мира, которая не может быть сказана внутри языка, но может быть лишь показана. Тем же путем, каким " " входит в язык, язык сам выходит из себя, пользуется лазейкой между кавычками, чтобы выйти во внеязыковое пространство. Прекращая сказывать, язык теперь начинает показывать, действовать как индекс, указка, нацеленная на внеязыковой контекст. " " как раз и находится на границе сказывания в языке (знаком чего являются кавычки) и показывания того, что лежит за пределом языка и является условием его существования.

Поэтому неверно считать, что все входы и выходы из языка являются только иллюзорными, только знаками самой языковой игры. Это означало бы полную одномерность и солипсизм языка, его превращение в "глухонемого". Входы и выходы из языка, разумеется, образуют часть его структуры, подобно тому, как двери и окна принадлежат к структуре здания. Но если эти входы и выходы никуда не ведут, если здание не сообщается с улицей, площадью, пространством за пределом здания, значит, именно роль здания оно и не может исполнять. Точно так же язык не может исполнять свою роль, если все входы и выходы из него окажутся лишь декорациями, фальшивыми изображениями на сцене. Мерой своей условности язык обязан тому, что безусловно простирается за пределами языка; да и само определение языка как "игры" возможно лишь в рамках ее различения с не-игрой. Только жизнь на входах и выходах, интенсификация самого двустороннего процесса семиотизации-десемиотизации, делает язык по-настоящему захватывающей игрой, в которой возможно не только играть, но и выигрывать, "приобретать мир". (7) Разумеется, в попытке обозначить " " можно перебирать много имен, в том числе "бытие", "сущность", "ничто", "пустота", "основа", "бесконечное", "безымянное", "дао", "differance" - и такая игра замещений может продолжаться бесконечно долго... Но она лишь потому и продолжается, что живет надеждой на выигрыш, на обретение единственного имени, которое само есть то, что оно именует. " " - это и есть чистый выигрыш языка, точка разрыва семиотической цепи, когда игра бесконечных замен и подстановок среди имен прекращается с появлением действительно привилегированного имени - явления, которое само дает себе имя, становится именем самого себя.


Информация о работе «Наброски к экологии текста»
Раздел: Культура и искусство
Количество знаков с пробелами: 92503
Количество таблиц: 0
Количество изображений: 0

Похожие работы

Скачать
549079
5
0

... якобы “обновленная Россия”. Неправда, это. Реально то, что мы сегодня имеем адекватную квазирыночной экономике квазидемократическую идеологию. Это и есть настоящая катастрофа идеологии, катастрофа экологии культуры. Этими мыслями, вместе с моим другом из Краснодара Н.И. Першиным, мы выпустили накипевший в душе Россиянина пар от нашествия на нашу Родину так называемой западной культуры, начиная с ...

Скачать
545869
1
0

... . Ученик Франкла, попытавшийся на базе Логотерапии и экзистенциального анализа Франкла, разработать самостоятельный вид психотерапии, названный им экзистенциальный анализом. Автор нескольких книг и большого числа статей, посвященных теории и практике экзистенциального анализа(GLE). Президент Общества Экзистенциального Анализа и Логотерапии в Вене. Разработал оригинальную теорию экзистенциальной ...

Скачать
429542
1
0

... частным случаем корреляции демографического состояния социума и степени сложности практикуемой им технологии, поскольку разделение труда — это радикальный способ ее усложнения. Таким образом, происхождение цивилизации представляется закономерным эпизодом демографического и технологического развития человечества. 2. ПРИРОДА РАННЕЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ За первую половину голоцена (11700–5600 лет назад) ...

Скачать
451842
0
2

... о биологической причинности. Ряд феноменов, которые витализм считал специфическими для биологических объектов (способность к саморегуляции, усложнение строения, достижение одного результата разными способами) рассматриваются в современном естествознании как типичные проявления процессов самоорганизации любых достаточно сложных систем, а не только живых. Н.Бор: “ни один результат биологического ...

0 комментариев


Наверх